образе лебедей («За Непрядвой лебеди кричали, и опять, опять они кричат…»).

Второе стихотворение датировано 8 июня 1908 г. — одновременно создавалась

новая кульминационная сцена «Песни Судьбы», где криком лебедей отмечается

также схождение Фаины и Германа. Там этот образ мертвенно натянут и

граничит с безвкусицей. Действенная трагедийная историческая перспектива,

вошедшая в персонаж-характер только здесь, в лирическом цикле, отменяет

полностью всю концепцию пьесы. В пьесе схождение Фаины и Германа,

реально ничем между собой не связанных, не может быть и художественно

обоснованным. В стихотворении единство исторического этапа, на котором

происходит реальное событие, включает его участников в историческую

перспективу и делает поэтому убедительным, внутренне правдивым и

лирический характер его героя-персонажа. Поворотный пункт в идейном

движении Блока находится в поэзии, и это отчетливо видно на движении

конфликтного начала в цикле. Сюжетной перипетии (а именно ею для всего

цикла является стихотворение «Мы, сам-друг, над степью в полночь встали…»)

свойствен высокий, органический трагизм. Это обусловливает и высокие

художественные качества кульминации — ее образует третье стихотворение

цикла («В ночь, когда Мамай залег с ордою…», 14 июня 1908).

В кульминационном стихотворении, разделяющем весь цикл на две

драматические половины (подъем темы к вершине — движение к развязке, или,

иначе говоря, от прошлого — к будущему, к современности), очень ясно видна

идейно-духовная противоречивость Блока в этот поворотный момент его

развития. По самому своему смысловому месту в композиции целого цикла

третье стихотворение очевидным образом должно давать известное равновесие

движущихся тем, и, следовательно, особо ответственным в нем становится

вопрос об их внутреннем единстве. Именно здесь происходит решающий

перелом от прошлого к будущему — поэтому историческая перспектива здесь-

то и должна обнажать смысл своей единой сквозной линии, «сквозного

действия», если выражаться в терминах системы Станиславского. Сложность

положения состоит в том, что мировоззрение Блока в целом остается

идеалистическим, оно опирается на идею «музыкального ритма» как основы

истории, и поэтому Блок не знает в современности более определенных сил,

движущих историю, чем «народ», социальные низы. В найденной Блоком

исторической перспективе они трагедийно переплетаются с новой

«интеллигенцией», выделяемой в самом движении «народа». Более точных

представлений у Блока нет. Поэтому в кульминации с огромной силой дается

общее для цикла трагическое движение от прошлого к будущему, и поэтически

это воплощается прежде всего на историческом материале. Именно здесь — вся

сила лиризма, поэзии, максимально интенсивной для Блока вообще:

С полуночи тучей возносилась

Княжеская рать,

И вдали, вдали о стремя билась.

Голосила мать.

И, чертя круги, ночные птицы

Реяли вдали.

А над Русью тихие зарницы

Князя стерегли.

Перелом к будущему в духе «добра и света», если пользоваться блоковскими

словами, подготовляется с наибольшей, максимально возможной вообще для

Блока поэзией, и все его существо как поэта — именно тут: в прославлении

трагического подвига, исторической действенности во имя будущего. Но

неизбежно обнажающееся здесь, по логике вещей, по внутренней логике

лирической трагедии, единство процесса оказывается таким, что оно допускает

несколько разные толкования:

И с туманом над Непрядвой спящей

Прямо на меня

Ты сошла, в одежде свет струящей,

Не спугнув коня

Естественнее и прямее всего это следует читать как единство личного и общего

в образном комплексе «О Русь моя! Жена моя!» — или, иначе говоря, «светлый

образ», нисходящий на воина, органичнее всего понимать как лирически

переживаемую тему России. Более узкоисторически, локально такой образ

единства (раз речь вообще-то идет все-таки о воине Куликовской битвы) без