становится особенно ясным, как далеки от поэта его мнимые «друзья»,

пытающиеся приписать ему свои собственные измышления о «синтезе»

социальной и духовной революций и соответственно интерпретировать

«Двенадцать». У деятелей типа Струве, естественно, более острое и прямое

классовое чувство, и они трезво видят в Блоке враждебное начало прежде всего

потому, что у Блока нет религиозно-социальных утопий, общественной

«гармонии».

Фантастичность домыслов Белого о философии «синтеза» в блоковской

поэме особенно остро обнажает сама композиция «Двенадцати», — ведь в

подлинном произведении искусства его идейный замысел должен читаться

только в логике целого, в художественном единстве идейного построения.

Нельзя приписывать произведению ту или иную идею, выводя ее из отдельных

образов (к тому же — произвольно истолковываемых), имеющих свой смысл

только в единстве художественной концепции. А в единой концепции целого,

воплощенной в композиции поэмы, «синтеза», «гармонии» нет ни в единичных

образах-характерах, ни в самом этом целом. Выше говорилось, что Петруха

находит духовный выход, преодолевает свою трагическую вину в слиянии с

революционной «вьюгой», с целостным образом исторического потока, в

котором он находит свое место. Но и здесь нет «синтеза», той абсолютной,

«глухой» гармонии, мистического единства, которых ищут в поэме ее мнимые

«друзья». Дело в том, что образ Петрухи не слит полностью ни с коллективным

образом-характером двенадцати, ни с целостным образом «вьюги», проходящим

через всю поэму. Все эти образы находятся в сложных соотношениях между

собой. Петруха перестает быть Пьеро, т. е. трагическим одиночкой,

разорванной половинкой одного сознания-характера (как было в

«Балаганчике»), приобретает эпическую («гоголевскую») основу от своей

причастности к народно-исторической стихии; сложность же соотношения тут в

том, что и сам образ стихии — «вьюги» приобретает монументально-

исторический характер от этих органических связей с конкретными, а не

условно-лирическими лицами-масками (каковы были персонажи того же

«Балаганчика» и где, соответственно, образ вьюги тоже носил условно-

лирический характер). Посредником между этими двумя гранями

художественного целого поэмы является коллективный образ-характер

двенадцати красногвардейцев. Сам же этот коллективный образ-характер имеет

свою внутреннюю логику движения и раскрытия в поэме, он тоже не слит

полностью, наглухо ни с «вьюгой», ни с Петрухой. Если в поэме существует

хоть какая-то тень «гармонии» (а реально такой гармонии нет нигде, начиная с

черно-белого зачина поэмы), то ее можно было бы искать только в

231 Струве П. «Двенадцать» Александра Блока. — В кн.: Дневник Ал. Блока.

1917 – 1921. Л., 1928, с. 237.

соотношениях между коллективным образом-характером двенадцати

красногвардейцев и образом «вьюги». Но ее нет и тут. Петруха, в свою очередь,

является посредником между красногвардейским отрядом и «вьюгой» в

художественном целом поэмы — Петруха, несущий тему личности (высокой

трагической страсти, где слиты, тоже трагически, индивидуальное и

историческое начала). Петруха (и вообще — вся сюжетная цепь эпизодов)

делает личностной всю тему коллективного образа, его трагическое лицо

выплывает из коллективного образа и снова исчезает в нем, — но коллективный

образ от этого становится личностно-трагедийным. Грандиозная сила марша

двенадцати в 11-й главе поэмы состоит именно в том, что только что нашла

решение личная трагическая тема. Исчезнувший в коллективном образе

Петруха придал самому этому образу черты преодолеваемого трагизма,

своеобразную «массовую личностность», если можно так выразиться.

Следовательно, если Петруха исчез в коллективном образе, то сам этот

коллективный образ, став личностным, тем самым уже не может

рассматриваться как полностью, наглухо «синтетически» слитый с «вьюгой».

Тем самым сама «вьюга» обнаруживает свои черно-белые, трагедийные грани и