жизненный, духовный и художественный опыт. Никаких особых симпатий к

«сиротливой деревянной церкви» у него нет; дневниковая запись вполне

последовательно кончается известным высказыванием о концовке поэмы: «Я

только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то

увидишь “Исуса Христа”. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный

призрак» (VII, 330). При таком подходе к человеку сам исторический поток,

естественно, может восприниматься только как стихия, «столбы метели». Это

опять-таки естественно вытекает из трагедийного мировоззрения Блока.

Так как человек, которого хочет изобразить Блок, по его представлениям,

расщеплен, разорван, противоречив — ни о какой гармонии, «синтетичности»

сознания этого человека не может быть и речи. Соотношение образов пса и

Христа в финальной главе поэмы показывает это очень отчетливо. Можно

отвергать блоковскую образную структуру, не соглашаться с такими

истолкованиями действительности и человека, но совершенно незачем пытаться

приписывать поэту то, чего у него нет. Примечательно, что Андрей Белый,

хотевший видеть в «Двенадцати» синтетически-соловьевскую конструкцию

действительности революционной эпохи, в сущности, подгонял блоковскую

художественную концепцию под идейный замысел своей собственной поэмы

«Христос воскрес» (апрель 1918 г.). Главным и, по существу, единственным

сколько-нибудь развернутым образом поэмы Белого является образ Христа.

Поэма производит впечатление полемики с Блоком: Белый как бы берет

финальный образ блоковской поэмы, без всяких блоковских контрастов,

противопоставлений, в качестве идеального образа абсолютного и уже

заданного в истории (как ее понимает Белый) человеческого совершенства, и

развертывает его далее через всю поэму, как бы соотнося с ним и проверяя им

все последующее в поэме. Получается нечто прямо противоположное

блоковской концепции; возникающая здесь идейно-художественная полемика

может быть невольной, непредумышленной, — если так, то она тем более

показательна и должна означать, что Блок и Белый в самом существе своих

художественных индивидуальностей представляют собой полярные

противоположности, раз получилось такое «противостояние».

В поэме Белого «синтез», гармоническое душевное состояние человека, с

одной стороны, задано в явлении Христа, и вместе с тем оно как бы заново

добывается в историческом развитии человечества. Дело не в том, что Белый

изображает только идеально-конструктивные схемы; суть тут сложнее: он

подчиняет подобным схемам все свое поэтическое повествование и,

соответственно, всю историю, вплоть до современности. Белый не избегает

изображения страдания, несовершенства, драматических коллизий сознания.

Более того — так как его изобразительность далека от пластичности и даже

противостоит ей, так как Белый особо склонен к картинам душевной смуты,

расщепленности сознания, то наиболее выразительны у него как раз образы

ущерба и страдания, как душевного, так и телесного. В начальных главах поэмы

рисуется земной путь Христа, его крестное страдание и смерть. Тут Белый

прибегает к своеобразной истерически-взвинченнои точности изображения и

экспрессивности, граничащей с натурализмом. Это нимало не противоречит

общему «синтетическому» заданию Белого: все дело тут в субъективизме, в

умозрительном характере самого этого задания, стремящегося подчинить себе и

конструктивно обработать материал действительности и душевной жизни. Нет

оснований заподозрить личную человеческую и художественную честность

Белого: он по-своему принимает революцию и хочет ее понять. Поэтому, в

какой бы косвенной, извращенной форме он ни изображал человеческое

страдание, он очевидным образом ищет выходов из него. Беда писателя — в

радикальной извращенности его художественного мировоззрения в целом, от

которой он не только не хочет избавиться, но, напротив, активно ее отстаивает и

как мыслитель, и как художник. И как раз по внутренней логике этого

противоречивого мировоззрения получается так, что у «синтетического»,