«Катилина был революционером всем духом и всем телом» (VI, 68), — как же

так могло получиться? Катилина, по Блоку, как бы совмещает в себе все грехи,

все падение, всю низость социальных верхов «старого мира»; он с такой

густотой, интенсивностью сконцентрировал все это, что, сам того не ведая,

самым фактом этой «демонической» концентрации зла он разрушает, потрясает

насквозь прогнивший строй римской государственности. Блок говорит о гибели

старого строя, трагически-неотвратимой, неизбежной, но он не повторяет

«Двенадцати», и его Катилина не маскарадный герой, но герой социальной

трагедии, герой трагедийной исторической прозы.

В общем конфликте произведения непосредственно противостоит темному

и трагическому Катилине «интеллигент» Цицерон — выразительный образ

недальновидного защитника исторически отжившего строя. По-настоящему же

соотнесен с Катилиной поэт Катулл, и здесь-то и обнаруживается наиболее

волнующая Блока глубинная мысль произведения. Это — мысль о человеческой

личности, о трагических связях ее со временем, с историей и об искусстве как о

выразителе этих связей и соотношений. Быть может, во всей прозе Блока нет

более глубоких, сложных и тонко выраженных размышлений о поэзии, чем в

«Катилине». Трагически-неистового, темного Катилину несет «… тот ветер,

который разросся в бурю, истребившую языческий старый мир» (VI, 71). Этот

же ветер истории несет поэзию Катулла, ибо «… мы не только имеем право, но

и обязаны считать поэта связанным с его временем» (VI, 84) и «… личная

страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи» (VI,

83). Недалекий Цицерон недостоин той исторической трагедии, в которой он

случайно оказался, ее подлинный дух понял и выразил Катулл, ибо «… в эпохи

бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также

преисполняются бурей и тревогой» (VI, 83). Но «буря и тревога», выраженные

Катуллом, говорят о «метаморфозе», о перерождении человека, о конце одной

личности и рождении другой. Произведение Блока, задуманное как проза, в

соотношениях характеров (на редкость глубоких и сложных), не дает выхода из

обрисованной ситуации. Характеры обрываются, гибнут в «ветре» истории, не

вступая в реальное соотношение, в реальный сюжет, ведущий к реальной

«метаморфозе», к реальному рождению нового характера. Конечно,

«Катилина» — не просто комментарий к «Двенадцати». Это попытка на

историческом материале, средствами прозы, содержательно заново, богаче дать

«лирический характер», повернуть его новыми гранями, подготовить его ко

«второму рождению». Но попытка эта обнаруживает только частичные

результаты; в целом же выявляется наличие противоречия, но не его решение.

Большой, общезначимой прозы не получилось, Блок дошел до порога своих

художественных возможностей в новом направлении.

Еще более драматически-сложные результаты обнаруживаются в работе над

современным материалом. Столь же трудно жанрово определимое произведение

(скорее всего это рассказ с очень глубокой философско-исторической темой)

«Русские дэнди» принадлежит к лучшим образцам блоковской прозы и вообще

необыкновенно важно для понимания послереволюционного творчества Блока в

целом. Проблема отношений современного человека с искусством, и шире — с

культурой (в блоковском смысле этого слова), поставлена здесь с подлинно

трагедийным чувством исторической ответственности, или, выражаясь

блоковскими словами, «возмездия». Большой русский поэт в артистической

комнате на концерте («благотворительном вечере») встречает некоего молодого

человека251, который сначала читает свои стихи, не являющиеся стихами («слов

там не было, не было и звуков», т. е., по Блоку, отсутствовала «музыка»), затем

провожает поэта по улицам революционного Петрограда домой. В

завязавшемся разговоре обнаруживается ужасающая душевная опустошенность

молодого человека; социальные корни этого духовного явления ясны самому

герою, они — в условиях «старого мира»: «Я слишком образован, чтобы не

понимать, что так дальше продолжаться не может и что буржуазия будет