свои молодые дэнди. Это — очень тревожно. В этом есть тоже своего рода

возмездие» (VI, 57). Так кончается рассказ — кончается, в сущности,

неразрешимым для автора противоречием, коллизией, не имеющей исхода.

Здесь нет исторического исхода для социальных явлений, о которых

повествуется, и нет творческого исхода для автора. В прозе яснее чем где-либо

обнаруживаются исторические границы творчества Блока.

Проблема культуры для Блока связана с проблемой новой личности, нового

человека. Все то, о чем идет речь в «Русских дэнди», находит себе более

прямое, обобщающее выражение в наброске ответа В. В. Маяковскому

(стоявшему в то время на позиции полного отрицания старой культуры) в

дневниковой записи от 30 (17) декабря 1918 г.: «Разрушая, мы все те же еще

рабы старого мира: нарушение традиций — та же традиция… Одни будут

строить, другие разрушать, ибо “всему свое время под солнцем”, но все будут

рабами, пока не явится третье, равно не похожее на строительство и на

разрушение» (VII, 350). «Третье» для Блока тут, как это должно быть ясно из

всего предшествующего изложения, вовсе не есть головная, умозрительная, «в

парниках» сконструированная «синтетическая» схема, но рождающиеся в

трагических противоречиях истории новая культура и новая человеческая

личность. Поскольку для Блока это — две взаимосвязанные грани одной

проблемы, постольку должно быть ясно, что развиваемое в прозаических

произведениях Блока содержание относится ко всему комплексу занимавших

поэта в революционную эпоху жизненных, философско-исторических и

художественных вопросов. И конечно, в первую очередь это все относится к

наиболее волнующему Блока вопросу о личности человека трудовой массы.

Дремлющая в простом трудовом человеке личность находит свое выражение в

революционном порыве людей типа Петрухи; высокая трагическая любовная

страсть Петрухи — иное проявление высокого душевного строя этой скрытой,

не проявленной еще в полной мере личности. И сюжет поэмы с этой точки

зрения не есть просто элементарная фабула любовных неладов с уголовным

концом, но органически вплетенная в «ветер» истории закономерная ее часть,

повествующая о становлении личности. Какой она станет, эта личность? — вот

что больше всего волнует Блока. В таком случае трагедийной фигурой в этом

контексте становится и незамысловатая на первый взгляд Катька. В ней есть

разные возможности, но в личность эти возможности еще не реализовались, и

это-то и есть, вероятно, наиболее глубокий из личностных трагедийных

аспектов великой поэмы. Среди этих возможностей, могущих реализоваться, по

Блоку, есть и такие, что по своим негативным результатам могут быть куда

серьезнее и страшнее всех «русских дэндизмов», вместе взятых, — хотя и сам

тот аспект проблемы личности, который разработан в «Русских дэнди»,

безусловно, относится к более широкой, сложной трагедийной коллизии,

художественно развернутой во взаимоотношениях Петрухи, Ваньки, Катьки и

коллективного образа-характера в «Двенадцати».

Работа над прозаическими произведениями, по существу говоря,

показывает, в каких широких внутренних и исторических аспектах, не

умещающихся в лирику, виделся Блоку последних лет жизни творческий

субъект его поэзии. Но прозаиком Блок не стал, да и не мог стать по всем своим

внутренним данным. Переплескивание через границы поэзии говорило о

больших по замыслу возможностях блоковского лирического субъекта. Но оно

же говорило и о том, что стих этим замыслам не подчиняется, ушел из них.

Поэтическая система Блока была завершена. Общественно это говорило о том,

что Блок-поэт дал новой культуре максимум того, что он мог дать. Строителем

новой культуры как художник он уже дальше не мог быть. В последнем

прозаическом произведении Блока «Ни сны, ни явь» (1921) один из эпизодов

кончается так: «Душа мытарствует по России в двадцатом столетии…» (VI,

171). В первом эпизоде, там же, были такие, зачеркнутые автором, строки: «А я

в 40 лет понимаю меньше, чем в 20, каждый день думаю разное, и жить хочу и