течению, и к полемикам символистов-соловьевцев с Блоком. Наиболее

примечательны тут внутренне-творческие контрасты, обнажающиеся с

особенной силой даже не в теоретических полемиках, но в фактически

возникающем здесь творческом, идейно-художественном противостоянии Блока

и Белого, скажем. Вспомним, чем кончались решительно все судьбы «бродяг» в

стихах из сборника «Пепел»: полной безнадежностью, «кладбищами земли»,

если пользоваться блоковскими словами, — и только. Противостоит им, может

спасти только мистическая схема, догма, стоящая над людьми, над единичными

человеческими судьбами. Сам образ России, страны, возникающей рядом с

образами «бродяг», тоже летит в «бездну», в «кладбище земли». У Блока

трагическое «веселье» воли присуще и самой стране, и «бродяге», влюбленному

в нее. Жизненная поэзия, сила чувства, присущая и обобщенному образу

народа, и образу освобожденного от прежних социальных связей человека,

«бродяги», может и должна вывести их из того общественного кризиса, в

котором они находятся. Таков объективный смысл блоковского поэтического

построения. При этом возможный дальнейший путь и страны, и отдельного

человека неясен, трагичен, но это путь в жизнь, а не в мертвую схему, не в

мистическую утопию, отрицающую самую жизнь.

В связи с одним мелким столкновением (еще до больших полемик между

ними) Блок писал Андрею Белому 15 октября 1905 г.: «Отчего Ты думаешь, что

я мистик? Я не мистик, а всегда был хулиганом, я думаю. Для меня и место-то,

может быть, совсем не с Тобой, Провидцем и знающим пути, а с Горьким,

который ничего не знает, или с декадентами, которые тоже ничего не знают»

(VIII, 138). В этом же письме Блок пишет, что ему «декаденты противны все

больше и больше», а далее, в ответ на упреки Белого в нарушении мистической

«ортодоксии», Блок констатирует: «… и что отнять у меня, когда я нищ?» (VIII,

138 – 139). Это письмо может служить своеобразным, хотя и очень неполным,

комментарием к «Осенней воле». Блок отождествляет себя с лирическим

персонажем «Осенней воли», рисует себя как «хулигана», «нищего» душой

«бродягу». Объективно сама устремленность Блока к пониманию, постижению

«общих коллизий», к такому их постижению, которое открывало бы

возможность рисовать разные «лирические судьбы», «вереницу душ» — разных

людей, руководствующихся не мистическими догмами, но своими внутренними

жизненными стимулами, — открывала возможность преодоления также и

односторонностей «нигилизма» и глухого отчаяния «бродяжества».

Реализоваться эта возможность могла только в нахождении некоей, достаточно

связанной с социальными коллизиями русской жизни, общей

мировоззренческой концепции современности. Блок ищет ее в разных

направлениях творчества: специально общественные ее аспекты раскрываются

в блоковской публицистике, индивидуальные коллизии современной личности

разрабатываются в лирике.

Поиски лирического образа России в поэзии, естественно, должны

координироваться со стремлениями Блока найти общую связующую нить

разных граней его творчества; поскольку исходной точкой нового этапа,

связанного с революцией, для Блока является разлом, крах старых устоев жизни

и больше всего с ним связан образ «бродяжества» — не исключены попытки,

под давлением догматиков, сконструировать из «болотных» тем условный

«синтез», иллюзорный выход из противоречий. И в первом, и во втором

изданиях «Нечаянной Радости» раздел сборника, носящий название «Нечаянная

Радость», т. е. — итоговый раздел, завершается стихотворением «Пляски

осенние». Это посвящавшееся Андрею Белому стихотворение и представляет

собой попытку из элементов осеннего пейзажа, и шире — из разных граней

«болотности», сконструировать новый, «болотно-водяной» образ Дамы как

мистическое разрешение реальных противоречий человеческой личности и

общих противоречий жизни:

Осененная реющей влагой,

Распустила Ты пряди волос.

Хороводов Твоих по оврагу

Золотое кольцо развилось

Очарованный музыкой влаги,