Шрифт:
– А почем картошка?
Зато читать и писать я начал очень рано. Задолго до школы. Сестра научила. А уж в самой школе я принялся за сочинительство. Прекрасно помню свое первое художественное произведение в прозе. Эдакий вольный пересказ какого-то фильма о служебной милицейской собаке.
Тот маленький рассказ на две страницы я написал во втором классе. Тетрадь с этим рассказом и первыми стихами попала к учительнице. Она попросила дать ей тетрадь на некоторое время, обещала после «продленки» отдать.
На переменках я видел, как она листала мою тетрадь и зачитывала вслух отдельные места своим подругам. Они хохотали. Я недоумевал. Ведь рассказ был очень грустным: собака в финале геройски погибала, сраженная бандитской пулей.
И над стихами, казалось мне, они смеяться не могли. Что смешного, думал я, в таких, например, строчках:
Я летал над морями,
над лесами и полями
И везде я видел мир, мир, мир!
Или вот еще стихотворение тех лет:
Татьяна Юрьевна сказала, что мы должны учиться. А мы сказали, хорошо, Что будем мы учиться. Ведь это больше надо нам и в жизни пригодится.
Учительский смех больно ранил неокрепшую душу художника.
Я не догадывался, что сильнее всего их смешит обилие орфографических ошибок. Слово «вообще» я, естественно, писал как слышал - «вапшче» - и допускал шесть ошибок. К тому же в письме я был крайне рассеян - я пропускал и путал буквы:
«И визе я види мир! Мир! Мир!»
Обидеть художника легко. Особенно легко это сделать ненарочно. Потому что умышленная обида вызывает отпор и закаляет волю.
Я стал прятать написанное. Даже от матери. Обнародовать я позволял себе лишь то, что считал заведомо сильным и смешным произведением.В четвертом классе я прочел на уроке математики «Юльетта и Ромео», принесшую мне славу поэта-самородка.(Прежде чем предоставить на ваш суд этот забытый шедевр, хочу дать коротенькое разъяснение: я учился в украинской школе, слово «самостийка» означает «самостіна (самостоя-тельная) робота».)
Юля влюбилась в Романа.
Это классно. Берусь доказать.
Ведь теперь она - как ни странно -
«самостийку» ему даст списать.
А Роман даст списать Наташе.
Он ведь по уши в Натку влюблен.
А Наташа списать даст Саше,
Саша - Нине, а уж Нинон,
даст, наверно, списать Лене,потому что мы с ней друзья;
потому что Леня - хороший,и его не любить нельзя.И Леня напишет балладу,
и любовь будет он прославлять,
когда тройку увидит в тетради,
хотя Юля получит пять.
Это был оглушительный успех. Таких оваций не слышал ни один советский поэт того времени. Во всяком случае, в таком возрасте. Это было признание. Многие стали переписывать все, что я теперь выдавал. Я легко и молниеносно достиг широкой известности в узких кругах. Моей популярности в школе мог позавидовать любой классик.
Почти все девчонки из моего класса, а равно как из классов параллельных, были готовы влюбиться в меня. Но они не могли совместить благородный образ поэта с тем двоечником и хулиганом, каким я, собственно, и являлся.
Через некоторое время я стал получать от старшеклассников заказы на стихотворные признания в любви. Само собой установилась твердая такса. Стихотворение - рубль.
Я запомнил только одно:
Пусть небо усеяно звездами.Оля, поверишь, не сплю.
Лишь шепчу, хотя время и позднее,
я люблю тебя, Оля. Люблю.
Кавалерам твоим я всем в лоб давал.
Опанасенко выбил окно.Ведь любовь не проходит, я пробовал...
А тебе до сих пор все равно.
Что именно пробовал герой этого стихотворения, чтобы прошла любовь, - неизвестно.
Соль стиха была в том, что это акростих. Из заглавных букв каждой строчки складывалось имя или фамилия. В данном случае - Полякова.