Шрифт:
Рады вас видеть, Иван Сергеевич! А как вам нравится эта чертова погода? Я как чувствовал! У меня весь вечер вчера кости ломило и зудел позвоночник».
Я стал беспокоиться, что во время съемочного процесса две фразы Танелюка растянутся на 20-минутный монолог. И маловероятно, чтоб режиссеру он понравился.
Ты, - говорю, - только заранее не сообщай, что добавил пару предложений, а то зарубят.
Правильно.
И вот все готово. Режиссер - кажется, это был Фриштафович - отдает последние указания и наконец обращает внимание на нас.
– Так-с, дорогие мои, давайте пробежимся по тексту. Вот подъезжает автомобиль. Герой вызывает охранников. Диалог!
Я говорю:
– Добрый вечер, Иван Сергеевич.
– Хорошо! Дальше!
Танелюк, откашлявшись:
Гм... Ну у меня тут...
– он пролистнул сценарий.
– «Рады вас видеть» и «как вам погодка»... И потом открываю ворота.
Нет, - решительно возражает Фриштафович. – Это очень много! Поступим следующим образом. Первый охранник здоровается, а второй молча открывает ворота. Доступно? Поехали!
На Танелюка было смешно и больно смотреть.
Глава восьмая
Седой
Пьющая бабушка, когда он был маленьким, обзывала его сифилитиком. (В чем была ее логика и была ли она - неизвестно.) Даже не понимая значения этого слова, он обижался и огрызался: «Сама - сифилитик». Бабушка огорчалась и плакала.
Она допилась до неврастении. Настроение менялось каждые полчаса. На события реагировала неадекватно. Отключение горячей воды могло довести ее до истерики, зато в день, когда умер ее младший сын, - она, всплакнув, отправилась в парикмахерскую.
Внука она то безумно любила и жалела, что тому достались такие эгоистичные безалаберные родители, то страстно ненавидела и за плохую отметку в дневнике готова была забить до смерти резиновым шлангом от душа. «Грязный сифилитик!
– кричала она.
– Что ж ты семью позоришь, маленькая сволочь!»
Через тринадцать лет Танелюк чем-то похожим заболел -кажется, гонореей, - и подцепив эту гадость, подытожил: «Накаркала, старая ведьма»...
В студию мы поступили с ним одновременно. Мне было двадцать два, ему под тридцать. Для обоих обучение в студии стало переломным моментом в жизни.
Я только спрыгнул с иглы и находился в глубокой депрессии. Меня ничего не радовало и почти ничего не интересовало. Вечера я проводил с бутылкой водки перед включенным телевизором. Я не засыпал, я отрубался.
У Седого, напротив, жизнь пребывала в полном порядке. Во всяком случае, внешне. У него была красивая жена, здоровый ребенок. Он работал главным бухгалтером в большой международной фирме. Жил в престижном районе в трехкомнатной квартире. Имел машину, дачу, влиятельных друзей...
Поступив в студию, он всего этого лишился. Не сразу, постепенно...
Вначале он влюбился в одну из студиек. По имени, кстати, Джульетта. Несколько месяцев он разрывался между двумя домами, жил на две семьи. Одну ночь проводил с женой, следующую в общежитии, где обитала Джульетта.
Первые объяснения ночных отсутствий были простыми, стандартными: то ночевал у старого друга, то забрали в вытрезвитель... Со временем они усложнялись. История о заглохшей за городом машине. Рассказ о дикой драке и даже временной потере памяти. И наконец целая эпопея о том, как он сбил на дороге старика, отвез его в больницу и часа четыре ожидал результата у дверей операционной. По его лицу текли натуральные слезы.
Врать приходилось и много и часто, и не только жене. Джульетту он заверял, что спит только с ней. Тогда как чувство вины и боязнь быть уличенным в измене толкали его на интимную связь с нелюбимой супругой.
Силы таяли. Терзали душевные муки. От постоянной лжи болела голова. Во сне мучили кошмары. В основном, снилась бабушка.
Первой не выдержала жена. Предложила развестись. Была убеждена, что это его отрезвит. Но Седой всегда плыл по течению, а течение несло к Джульетте. И он ушел от жены, в никуда, оставив ей квартиру и автомобиль... К тратам на Джульетту прибавились плата за съем квартиры и алименты дочери.
На фирме тоже дела ухудшались. Вечно не выспавшийся, часто с похмелья. Как сотрудник Евгений Танелюк все меньше и меньше устраивал руководство. Участились опоздания, имели место прогулы. Попытки начальника обсудить создавшееся положение дел наталкивались на глухое угрюмое молчание.
Сослуживцев пугало его загадочное поведение. Во время обеда он мог вбежать в образе священника и заорать:
– Безбожный пир! Безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной!..