Шрифт:
«Да пошел ты на хрен! Кто ты такой?»
«Заткнись, сука!»
«Я заткнусь. Заткнусь и пойду куплю себе... пива. Одну маленькую бутылочку пива. Ну прошу тебя, дружище».
Я ходил по квартире, метался из угла в угол, туда-сюда. Ходил и душил в себе стоны.
Малой находился у Котиной мамы. Сама Котя меня не трогала. Занималась своими делами, храня тяжелое молчание. За последние дни я ее порядком достал. Она меня тихо ненавидела.
К трем часам я нашагал уже, наверное, тысячу километров и все еще был жив. Я продолжал жить, но и борьба продолжалась.
«Послушай, дружище. Ты же знаешь, что прекращать так резко опасно. У меня может начаться белая горячка».
«Не выдумывай. Не так уж долго ты бухал. Успокойся. Доверься мне. Я полностью контролирую ситуацию. Ты обязан прийти в студию абсолютно сухим. При этом чтобы ни одна падла не заметила, что тебе хреново. Ты понял?»
«Я понял, начальник».
Короче, я многократный чемпион в редком виде спорта: невольная борьба с самим собою.
Ерунда... Кажется, я слегка драматизирую... Правда?
Я отыграл. И был на высоте. Я лишь дважды отлучался в туалет - порыгать и умыться холодной водой.
Меня манил буфет, где Света без разговоров плеснула бы мне сто грамм. Плеснула бы в кофейную чашечку - для конспирации. Но я не шел в буфет. Нельзя. Терпеть.
Прожектора светили нещадно. Пот тек градом. Костюм был мокрый.
Поклоны. Все прошло гладко. Публика счастлива. Дуче доволен.
Я отдал свои цветы Коте. И спустился в буфет. «И вот за подвиги - награда».
– Бокал пива, Светуля.
Этого хватит. И домой! Спать! Завтра снова спектакль. Дома я сказал Марине, улыбнувшись:
– Я снова в строю, Котя. Здравствуй.
Глава двадцать вторая
Живой труп
В комедийном сериале «Леся плюс Рома» я переиграл целую кучу разных персонажей - от интеллигента до бомжа.
В остальных сериалах мне обычно предлагают играть рольки мелких бандитов, жуликов и сутенеров. Что-то, видимо, есть криминальное в моей штрафной физиономии. Тут не только сломанный нос и тонкий, едва заметный шрам на левом веке. Наверное, что-то хитрое, паскудное во взгляде цыганских глаз.
Я смотрю на свое отражение в зеркале. Брюнет. Волосы зачесаны назад. Густые черные брови. Большие темно-карие глаза.
Не красавец объективно. Но симпатичный. Впрочем, мы склонны не замечать маленькие недостатки своей внешности. Каждый из нас привык к своему лицу и телу.
Полинина мама обо мне сказала:
– На первый взгляд, парень он неказистый. Да и на второй - тоже. Но стоит ему открыть рот - слушаешь и понимаешь, в этого подонка нельзя не влюбиться.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Подонок? И пусть это было сказано в позитивном смысле, но суть предельно ясна.
Никто не верит, будто я добр, благороден и справедлив. Никто не поверит, будто я способен любить...
Может, и так. Я не страдал, не мучился от любви. Но, может, я сильно тоскую по ней. Может, всю свою жизнь, сколько я помню себя, я жду, я ищу, я жажду любви.
У меня синдром одинокого волка.
Плевать, что люди видят во мне. Плевать, что думают и говорят. «Лишь бы фамилию правильно произносили».
Когда Варлаев впервые увидел меня, он воскликнул: - Типичный мафиозно средней руки. Как зовут тебя, амиго?
Сам режиссер имел внешность спившегося диктора национального телевидения.
Леонид.
Зачем на тебе столько золота, Лео?
«Чтобы чаще Господь замечал».
А если серьезно? Две цепочки, кулон, перстень, кольцо, браслет...
Я, выдавив улыбку, ответил:
Видите ли, я рос в малообеспеченной семье и полагал, что золото - символ достатка. Я вырос. И если полного достатка я пока не достиг, то хотя бы на символ уже заработал.
Брависсимо! Сыграешь у меня притонодержателя. Роль маленькая, но колоритная.
Шурбину Варлаев предложил шикарную роль трупа. Тот обиженно забубнил:
Нет, ну спасибо, конечно. Но только... это... я вполне мог бы живого сыграть. Это я с виду такой вялый, а вообще-то я чрезвычайно энергичный.
Напрасно волнуешься, - сказал Варлаев.
– У тебя будет полнейшая занятость. Весь фильм построен на тебе. Контрабандисты в мертвеце перевозят наркоту. Мертвеца то выкрали, то потеряли, то уронили в реку... Два с половиной часа тебя будут тягать на экране.