войти в историю. Литература начинается со сказанного впервые. Сказанное впервые

всегда звучит как полновесный мужской удар кулаком среди уютного постукивания

доминошных костяшек литературного «козлозабивательства». Но удар кулаком по

столу, заявляющий: «Я пришел!», оправдан только тогда, когда пришел не только ты

сам, а вместе с тобой пришло нечто большее, чем ты, — когда весь опыт предыдущих

поколений могуче брезжит за твоими плечами, а страницы, написанные тобой,

трепещут в твоих руках, как живой, уникальный документ опыта нового поколения.

Молодой писатель без хотя бы намерения сказать что-то никем до него не сказанное

— явление противоестественное. На свете нет людей, которым нечего сказать. Каждый

новый человек в человечестве обладает своими единственными тайнами бытия, и

каждому человеку есть что сказать именно впервые. Продерешься к собственной душе

— найдешь и собственные слова. Эпигоны — просто-напросто слабовольные люди, по

трусости или по лени не пробившиеся к собственной душе. Внутри каждого человека,

будь то приемщица химчистки, увенчанный лаврами генерал, дворник или космонавт,

крестьянка или балерина, живет и чаще всего погибает хотя бы одна потенциально

великая книга их

148

жизни, где все неповторимо, все единственно. Даже жизнь любого закоренелого

бюрократа по-своему уникальна, как эволюция человеческого невинного существа,

торкавшегося ножонками во чреве матери, до расчеловеченной, обумаженной особи.

Но нам еще неизвестна книга «Исповедь бюрократа». А жаль. Было бы поучительно.

Порой самые замечательные люди, рассказывая истории из своей жизни, становятся

косноязычными, путаются во второстепенном, а если и оказываются прекрасными

застольными рассказчиками, то, прикасаясь пером к бумаге, невыносимо ускушняют

жизнь. К счастью, есть и хорошие мемуары, но они принадлежат, за редкими

исключениями, перу знаменитостей, а приемщицы химчисток, дворники и многие-

многие другие мемуаров не пишут.

Большая литература — это художественные мемуары человечества. В каком бы

жанре большой писатель ни работал, он прежде всего документалист, потому что его

творчество — это эмоциональный художественный документ, составленный не только

на основании всего написанного, но и всего еще не написанного. Выражая только

самих себя, мы на самом деле не поднимаемся до самовыражения. Есть писатели самих

себя, но это не большая литература. Большая литература — это писатели людей.

Большая литература — это победа над смертью, дорастающая до уровня еще

недоступного медицине воскрешения людей, о чем мечтал своеобразнейший философ-

идеалист Федоров. Конечно, без самовыражения нет искусства. Но когда

самовыражение превращается в «самоворошение»— это эгоизм. У стольких людей на

холодеющих в последний час зубах могут навсегда умереть не высказанные ими тайны

их жизней. Молодой писатель сам еще тайна и для себя, и для других. Но только

самовыразиться мало. Гражданственность есть высшая степень самовыражения.

Прежде чем войти в литературу, надо, чтобы в тебя вошли твой народ, твоя страна.

Салтыков-Щедрин писал: «Отечество есть тот таинственный, но живой организм,

очертания которого ты не можешь отчетливо для себя определить, но которого

прикосновение к себе ты непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом

неразрывной пуповиной».

2.sg

Но вот отрывок из письма одного молодого поэта? «В ваше время было больше

событий, дававших вам чувство страны, народа, истории. Пусть еще детскими глазами,

но вы видели Великую Отечественную, вы пережили времена бурных столкновений,

споров. Сейчас связи между людьми, явлениями становятся более разомкнутыми,

трудноуловимыми. Все усложнилось, подразделилось на множество несообщающихся

сосудов...»

Я задумался над встревожившим меня письмом. Да, все усложнилось, но это не

оправдание. Не может быть такого времени, когда нет событий, дающих чувство

страны, народа, истории. События эти могут не быть столь очевидными, как война, но