плечами: стоит ли об этом говорить?

Я согласен, что гораздо интересней писать о талантливом, чем о бездарном. Я

согласен, что существующее вне языка на самом деле не существует и в литературе. Но

опасность состоит в том, что людям с недостаточно воспитанным вкусом серость

может показаться литературой. А это чревато: люди, привыкшие к сурро

154

гатам, уже не смогут воспринимать естественных продуктов.

Взаимовлияние языка литературы и языка жизни безусловно. Привыкая к

бесцветности, иной читатель незаметно, для себя обесцвечивается и сам.

Критика, например, совершенно не обращает внимания на стихи, печатающиеся в

газетах. Если учесть, что сборники стихов достать необычайно трудно, массовый

читатель сталкивается с поэзией прежде всего в газете, где, что греха таить, чаще всего

печатается продукция низкого качества. Право же, в первомайский праздник читатель

был бы счастлив прочесть любое хорошее гражданское или лирическое стихотворение,

а не дежурные рифмы «поднимая — Первомая», «площадь — полощет». В своей

поэтической юности я однажды напечатал в один день пять подобных стихов в разных

газетах, и не нашлось ни одного критика, который должен был бы справедливо

отчитать меня за несерьезное отношение к слову.

Вне языка, но одновременно и вне критики находятся многие бойкие стихотворцы,

подвизающиеся на песенной ниве. Радио и телевидение безнаказанно засоряют эфир

бездумным чириканьем, сопровождаемым музыкальным аккомпанементом. Почему бы

какому-нибудь видному критику не затребовать тексты песен, исполнявшихся хотя бы

за последний месяц, и не проанализировать их со всей строгостью? Человеку,

восторженно воспринимающему такую безвкусицу, как «Брошено в пургу сердце на

снегу. .», уже не до Тютчева, не до Баратынского. Вне критики остается вопиющая рас-

хлябанность рифмовки. Вот первопопавшиеся примеры: «по-детски — подушки»,

«свистят — себя», «мотивах — паутинках», «весна — пришла», «стены — поэма»,

«деятельный— самодеятельный», «мата — мама». А ведь это примеры не из рукописей

начинающих, а из книг профессионалов.

Я далек от того, чтобы брюзжать по поводу состояния дел в поэзии, но от сознания

бесконтрольности и автор этой статьи, и многие профессиональные поэты позволяют

себе иногда работать спустя рукава. Спешка обычно приводит к многословию, а

многословие — это уже неточность.

296

В журнальном варианте «Братской ГЭС», одной ИЗ самых дорогих для меня поэм,

наряду с выношенными, выстраданными главами были и явно проходные, кое-как

написанные куски:

Партбилеты ведут

ледоколы, опускаются с песней

в забой.

Не понятно, кто кого ведет. Причина? Спешка, потеря контроля над словом.

Поэтическое движение мысли вдруг тормозилось сырыми комками непереваренной

прозы:

Цинизмом все лучшее

в мире увечится,

Цинизм — параша,

цинизм — парша,

Циники —

балласт на корабле

человечества,

а идеалисты —

руль и паруса.

Однако никто из редакторов и критиков не указал мне на это, и до понимания

недостатков поэмы пришлось добираться своим умом. Я сумел частично исправить эти

недостатки в отдельном издании, но оно вышло тиражом 100 тысяч экземпляров, а

журнальный вариант — тиражом 2 миллиона.

Непозволительные небрежности допускают и многие мои товарищи, в частности

Роберт Рождественский. Но никто до сих пор по-дружески не указал ему на явную

безвкусицу таких образов, как: «Мы еше прикурим от солнца, только мы не будем

курить!», на сомнительную афористичность: «Красивая женщина — это профессия. А

все остальное — сплошное любительство», на необязательность лесенки в его стихах,

когда разбивается почти каждое слово.

Вот стихотворение «Баллада о бессмертии», которое поражает несоответствием

фельетонной лексики с трагизмом темы:

155

Надутый,

будто еж.

(Эго что, новая разновидность ежен? — Е. Е.)