никогда не поняли друг друга. Но ее детство тронуло меня так, как будто стало частью

моего собственного. Трагедия латиноамериканской деревушки Макондо, рассказанная

Габриелем Гарсиа Маркесом, так задела меня и многих наших читателей, как будто это

наша русская деревня. Чарльз Сноу — это английский лорд, а я из крестьянской семьи,

но у меня нет в Англии никого ближе по духу, во всяком случае среди мужской части

этой страны.

В течение многих лет государственные отношения между Соединенными Штатами

и нашей страной были отравлены холодной войной. Нас хотели разъединить. Но можно

ли представить сегодняшнего полноценного советского интеллигента, который бы не

был, помимо нашей классики, воспитан и американской — Эдгаром По, Твеном,

Мелвиллом, Уитменом, Крейном, Драйзе

206

ром, Вулфом, Фицджеральдом, Хемингуэем, Фолкнером, Стейнбеком, пьесами

Теннеси Уильямса, Хеллман, ОНила? И разве этот современный советский интелли-

гент не зачитывается сегодня Робертом Уорреном, Ап-дайком, Стайроном, Чивером,

Хеллером, Воннегутом, Уайльдером? Вот только один пример, какая огромная сила

литература и как нужна постоянная выставка наших призывающих к миру полотен на

вокзале жизни.

Иногда мы, писатели, впадаем в профессиональный пессимизм, сомневаясь в

действенности нашего слова: ведь если даже Данте, Шекспир, Сервантес, Гёте, Тол-

стой, Достоевский не смогли улучшить человечество, что же можем сделать мы? Но

этот пессимизм необоснован. Если у человечества есть совесть, то этим оно обязано

великой силе искусства.

Т.-С. Элиот когда-то написал мрачное предсказание:

Так и кончается мир. Так и кончается мир. Так и кончается мир — Только не

взрывом, а взвизгом.

Мы должны нашим словом сделать все, чтобы не довести человечество до взрыза.

Но нашим словом мы должны сделать все, чтобы не довести человечество и до

самодовольного взвизга духовной сытости, который не менее морально опасен, чем

война.

И когда на вокзале жизни нам придется сесть в наш последний поезд, то пусть на

стенах этого вокзала светится все то, что мы написали, как наше завещание живым.

1978

КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК-СВЕРХДЕРЖАВА

ТЕ, КТО НАЖИМАЮТ КНОПКИ...

Э

w то случилось со мной в позапрошлом году на Филиппинах. Поздно вечером я

зашел в мексиканский ресторанчик «Папагайо» на одной из весьма малопочтенных

улиц. Ресторанчик был почти пуст, лишь в углу за длинным столом, уставленным

бутылками, стоял густой мужской шум и дым, в котором можно было, как говорят в

Сибири, хоть топор вешать. По особому рычащему произношению английского, по

манере хлопать друг друга по плечу, по хозяйской размашистости движений и по

свободе обращения с бутылками я сразу понял, что это американцы. За исключением

одного немолодого, с седым ежиком человека при галстуке, это были парни лет

двадцати — без пиджаков, в рубашках с обезьянами и пальмами, загорелые, как на

подбор, словно родившиеся отлитыми из просоленной меди. Во всех угадывалась

особая флотская выправка. Один из американцев, увидев меня, показавшегося ему

соотечественником, крикнул через весь зал: «Эй, парень, ты из какого штата?» — «Из

России... — ответил я.— Но это пока еще не ваш штат». Парни расхохотались и с

гостеприимством, свойственным американцам, немедленно пригласили меня за стол.

Действительно, это были военные моряки из стоявшего на манильском рейде флота.

Старший, с седым ежиком боцман, был их начальником но держал себя с ними за

столом как равный, демонстрируя американскую демократию — демократию во

внеслужебное время. «Выпьем за ваших русских моря

207

ков! — сказал он, поднимая стакан с виски.— Однажды ваш военный корабль

прошел мимо нашего. Впечатляющий был самоварчик. Красиво шел, мощно. Ваши ре-

бята отсалютовали нам по всей форме, а мы — им. Жаль, что не поговорили. Но, слава

богу, мы не стреляли друг в друга, а то бы наши мамы получили нас по воздушной

почте в виде холодных посылок, упакованных в национальный флаг, а русские мамы —