повинных детских головок. «Все лучшие идеалы человечества не стоят одной слезы

невинно замученного ребенка»,— сказал Достоевский. Ручонки голодающих детей

незримо скребутся в окна каждого из нас, взывая к нашей совести.

НЕТ СВЕРХДЕРЖАВЫ, КРОМЕ ЧЕЛОВЕКА

Я не люблю выражение «сверхдержава», так же как не люблю выражение

«сверхчеловек». Если Горький говорил: «Человек — это звучит гордо», то сверхчеловек

— это звучит подло. Значит, просто человек — это некое недосущество, которое,

только встав над человеческим в себе, приблизится к совершенству? Не быть сверхче-

ловеком, а быть человеком в его изначальной сущности — вот приближение к

совершенству. Физически встать с четверенек — это эволюция биологическая, мо-

рально встать с четверенек — это эволюция нравственная, к сожалению не всегда

соединяющаяся с биологической. Идея сверхчеловека, воспетая Ницше, трагически

карикатурно материализовалась в гитлеровцах, сжигающих бессмертные книги и браво

позирующих перед фотоаппаратами на фоне трупов. Маршируя с засученными

рукавами по пылающей Европе, они даже не замечали, что маршируют на

четвереньках. Творец «Зара-тустры», будь он жив, ужаснулся бы такому уродливому

воплощению своей мечты о преодолении человеческих слабостей. В человеческие

слабости не раз зачислялись заповедь «Не убий!», совесть, доброта, честность, а в ранг

силы были возведены жестокость, слепое повиновение приказам, доносительство.

Преодоление так называемых слабостей переходило в преодоление человеком

человеческого. Для психологии особей, зараженных мучительным комплексом

неполноценности, возможность индивидуального или коллективного шовинисти-

ческого самовозвышения заманчива: она дает ощущение мнимого, но все-таки

приятного чувства величия. Если ты сверхчеловек, то есть выше, чем просто человек,

то и дави всех остальных, шагай по их телам и не обременяй себя такой старомодной

человеческой слабостью, как муки совести. Если генезис термина «сверхчеловек»

более или менее исторически можно проследить, то от

215

куда же возник отвратительный термин «сверхдержава», ибо сам этот термин как

бы ставит эти две страны, два народа над всеми другими странами, всеми другими

народами? Я знаю наш народ, хорошо знаю американский народ и могу твердо сказать,

что линия «от сверхчеловека до сверхдержавы» морально неприемлема ни для нашего

народа, ни для американского. Агрессивная вседозволенность может быть лишь

законом поведения отдельных выродков, по ни в коем случае не может стать

выражением нравственности какого-либо народа в целом. Разве было у американского

и советского народов, сражавшихся с оружием в руках против материализованной

теории «сверхчеловека», стремление затем трансформировать эту теорию в

государственном масштабе, объявив себя сверхдержавами? Такого стремления не было

ни у советского, ни у американского народов. И все же у термина «сверхдержава» есть

автор. Этот автор — атомная бомба. Великое открытие расщепления атома, которое

могло бы стать и еще может стать источником благоденствия народов при условиях

взаимодоверия, привело к тому, что в атмосфере взаимонедоверия оно стало

источником страха за будущее. Трагический парадокс заключается в том, что обе вели-

ких страны, ведя работу по созданию атомной бомбы ради общей победы над

фашизмом, после победы оказались со своими бомбами по разные стороны железного

занавеса. Атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, убила 71 тысячу человек. До сих

пор эта бомба продолжает убивать ни в чем не повинных людей лучевой болезнью. Но

помимо охваченных статистикой жертв скольких людей эта бомба убила морально —

она лишила многие народы взаимодоверия. Будь на то моя воля, я бы посылал каждого

достигшего совершеннолетия гражданина Земли в хиросимский музей. Учить миру

надо памятью об ужасах войны. А если эта память слабеет, небесполезно вспомнить

слова квакера Томаса Пейна, одного из первых борцов за американскую демократию: