ство наш ребенок. Этого ребенка надо спасти, потому что он в опасности. На Аляске я

встретил падре Спо-леттнни, священника крошечной деревянной церкви в

эскимосском поселке. Представление о иезуитах у меня всегда связывалось с

таинственными заговорами, с перстнями, наполненными ядом, с капюшонами и кин-

жалами. Все свои деньги падре отдавал на сельскую библиотеку, стараясь дать

эскимосским детям хотя бы минимальное образование. Падре энергично боролся за

права эскимосов, против хищнического истребления животных Аляски, был как родной

в эскимосских «иглу», и эскимосы называли его отцом без какого-либо религиозного

раболепия, а просто по-человечески. Он совсем не был похож на иезуита в переносном

смысле этого слова. Тогда я подумал: а так ли важно, как себя человек называет? Ведь

можно называть себя христианином, а быть на самом деле фарисеем-инквизитором?

Ведь можно называть себя атеистом, а по своему отношению к ближним быть более

христианином, чем какой-нибудь лицемер, гордо заявляющий, что он христианин? Так

ли уж важны термины? Не более ли важно то, чем человек на самом деле является?

Разве нельзя при всех разных вероисповеданиях и политических убеждениях

выработать наконец единые принципы во имя главных основ человеческой жизни —

мира, здоровья,

402

процветания, культуры, свободы? Джон Кеннеди, конечно, не был коммунистом. Он

был представителем определенного класса, его воспитанником и защитником. Но 18

октября 1962 года он сказал: «Если мы не можем сейчас положить конец нашим

разногласиям, то по крайней мере можем содействовать созданию мира, в котором

может существовать разногласие. Все мы дышим одним воздухом. Все мы заботимся о

будущем наших детей. И все мы смертны». Под этими словами могли бы подписаться

многие коммунисты. Через одиннадцать лет Л. И. Брежнев сказал во время поездки в

США об определенном периоде истории: «Наступил не мир, а холодная война —

жалкий суррогат настоящего мира. Она надолго отравила отношения между нашими

странами и международные отношения в целом. В определенной мере ее мрачное

влияние сохраняется кое в чем и до сих пор». Под этими словами, призывающими

вынуть осколки железного занавеса из глаз, могли бы подписаться все честные люди

мира, даже далекие от коммунизма. Но если коммунисты могут подписаться под

словами нскоммуниста, говорящего о мире как о единственном спасении человечества,

а некоммунисты под словами коммуниста, отвергающего любую войну, в том числе и

холодную, то не означает ли это, что мир в мире — это и есть то политическое

убеждение, которое может и должно стать общим для всего честно мыслящего

человечества?

Говорят, что бывают разные разрядки — и плохая, и хорошая. Но при современном

оружии даже несовершенная разрядка все-таки лучше войны, и надо сделать все, чтобы

усовершенствовать эту разрядку, не прибегая ни к каким видам морального шантажа

или экономического давления, ибо это может отбросить нас в прошлое. Мир в мире,

если он стабилизируется,— это и есть путь к наибольшему благу и свободе. Мир в

мире — это и есть то духовное оружие, которое должно разрушить бастионы

политического расизма.

ДЕТИ ЗА СТЕКЛОМ

Несколько лет назад я возвращался домой из Австралии. Моим соседом в самолете

был австралийский фермер лет семидесяти — крепенький, краснощекий,

213

налитый здоровьем и оптимистическим любопытством. Он скопил за свою рабочую

жизнь кое-какие деньжонки и решил на старости лет взглянуть на мир. До сих пор

фермер никогда не покидал пределов Австралии, да и знание родины у него

ограничивалось знанием собственных овцеводческих пастбищ. Например, он сказал

мне, что никогда не видел аборигенов. Все вызывало в нем восторг — и то, как,

покачивая бедрами, стюардессы катили по проходу столик с крошечными бутылочками,

и то, что где-то внизу, изумрудно просвечивая сквозь облака, проплывали неизвестные