иногда влечет к «фантастическим выстрелам ночи». Но он сам трезво предостерегает

себя и сознательно смиряет:

Он думал: это охлажденье, А это было мастерство.

Перелистывая книгу Соколова с иезаманчивым названием «Смена дней», я

поражаюсь цельности, собран-

8 Евг Евтушенко

209

кости поэта, сумевшего в то время, когда многие из нас срывали поэтические связки

то на криках, то на задыхающемся шепоте, так сохранить прозрачную классичность

своего голоса, не поддававшегося опыту чужих успехов.

Говоря о живых поэтах, мы чересчур боимся высоких эпитетов и определений.

Трезвого, взыскательного к себе человека не может испортить похвала, а вот легко-

мысленному и ругань вскружит голову.

Так вот: прочитав первую крупную итоговую книгу Владимира Соколова, я лишний

раз убедился в том, что знал уже давно и что, к сожалению, знают немногие: это

большой русский поэт.

Как сложится его судьба дальше? Все, конечно, зависит сейчас только от него

самого. Но мне очень хотелось бы, чтобы под его ногами оказалась почва чита-

тельского интереса и помогла ему. Он уже стал самим собой, теперь важно остаться

самим собой. А остаться самим собой — означает непрерывно изменяться и из-

меняться, но изменяться не изменяя.

Я хочу полностью процитировать одно стихотворение Соколова о Лермонтове,

которое дышит чистым, воздухом благородства:

Когда стреляют в воздух на дуэли, Отнюдь в обидах небо не винят, Но и не значит

это, что на деле Один из двух признал,

что виноват. И удивив ч\жого секунданта И напугав беспечно своего, Он. видя губы

бледные Баранта, Пугнул ворон. И больше ничего.

Ведь еще ночью, кутаясь

в постели, Терзая лоб бессонной маетой, Он видел всю бесцельность

этой цели,

Как всю недостижимость

главной, той. Заискиванье? Страх? Ни в коем

разе.

И что ему до этого юнца! Уж он сумел бы вбить ему

в межглазье Крутую каплю царского свинца.

109

Опасно расстрелять все патроны по неглавным целям. Опасно, однако, считать

слишком многое не достойным выстрела, ибо. это не достойное выстрела может

выстрелить в тебя самого. Характер поэта определяется пониманием, когда стрелять и

в кого. Характер проявляется в умении ощутить узлы сюжета истории и в попытке

разрубить или развязать. В первом случае годится меч. Во втором — пристальные руки

часовщика. Поэзия Соколова не разрубает, но она несет высокую гражданскую

функцию терпеливого развязывания. Пушкин, Лермонтов, русская природа, любовь,

Великая Отечественная война, сибирские стройки — все это для поэта узлы сюжета

истории, которые он пытается развязать. Иногда он терялся и шептал зимней ночи: «Я

последний ученик в мастерской твоей холодной». Или желчно усмехался: «Мне

тридцать три. Я жив. Ищу Иуду».

Но все сомнения в себе побеждает живая любовь к живой земле: И земля для него

не предмет языческого восхищения или ультрамодерного разламывания на составные

элементы, а что-то простое, необходимое, наполненное ушедшими куда-то с нее, но не

из нее людьми.

Жить бы мне, на ромашках гадая, Зная дело, сжимая перо, До свободной минуты,

когда я В землю тоже войду, как в метро.

Да. Соколов не ищет лихорадочно своего золотого слова — он его ожидает. Но

ожидание — тоже великая работа, ибо великая работа — прежде всего самодис-

циплина.

Он знает, что поэзия — дело нешуточное, потому что не до шуток ни в пятьдесят

шестом году, ни в шестьдесят пятом, ни вообще в нашем веке...

Подражатели относятся к поэзии шутовски и поэтому в конце концов теряют

читателя, даже если иногда временно его завоевывают.

А завоевать читателя по-настоящему может только выстраданное, пронесенное

сквозь все узлы истории золотое слово, то есть, проще говоря, нешуточное.

1965

*

мысль

КАК ЭМОЦИЯ

в

первые в Армении я побывал на похоронах Аветика Исаакяна. Это было похоже на