— Так как насчет курева?

— Табака нет, — Афганец разводит руками. — Зато — сало есть. По-венгерски, с красным перцем. Целый килограмм. Пошли, а то стоим тут, простатит ловим. Почки, между прочим, тоже — не казенные.

Кто бы о почках беспокоился?

Мы перемещаемся в его палату. Ее номер — семь, она расположена по соседству с моей. Иду первым, с флягой и стаканом, из которого в какой-то другой Вселенной хлебал чай с лимоном. Афганец едет следом, решительно перебирая ладонями скаты высоких и тонких велосипедных колес инвалидной коляски.

В палате пусто, если не считать круглого как воздушный шар брезентового рюкзака, установленного на крайней у окна койке. Такие носили бородатые геологи середины шестидесятых, неисправимые романтики в штормовках, которые истоптали полтайги, под перезвон гитарных струн и слова Юрия Визбора, разведали месторождения всевозможных полезных ископаемых. Что, кстати, очень пригодилось спустя полвека отечественным последователям султанов Брунея, приватизировавшим эти сокровища на дурняк.

Внимательно смотрю на рюкзак. В голове рождается другая ассоциация. Обтрепанная детская книжка о приключениях пионера Пети Рыжика и его верных друзей, Мика и Мука, одна из любимых книг детства, соперничавшая лишь с «Удивительным Волшебником из Страны Оз». Помнится, Петя Рыжик даже удрал при помощи такого рюкзака от голодного медведя, который собирался им позавтракать, но остался с носом, поскольку предприимчивый пионер превратил рюкзак в воздушный шар, наполнив горячим воздухом от костра. Отечественный Гарри Поттер, канувший в лету, потому что под рукой не случилось бригады маркетологов.

— Падай, — Афганец показывает на койку, а сам расшнуровывает рюкзак и принимается сервировать тумбочку со сноровкой профессионального официанта. На столе появляется хлебобулочный реликт — настоящий армейский ржаной «кирпич», за ним следуют глыба сахарина (я вижу такое чудо впервые в жизни), кусок сала в тряпице и банка кабачковой икры, уже вскрытая, судя по кромке, инструментом вроде саперной лопаты.

— Сидим? — осведомляется Афганец, удовлетворенно осматривая результаты своих трудов. — Не скатерть-самобранка, конечно, но… как для наших, почти полевых условий…

— Так точно, — отвечаю я. Он улыбается.

— Точно так… — ухмыляясь, протягивает руку с граненым стаканом, куда уже плеснул из фляги спирт. Я чокаюсь с ним флягой, тихо радуясь, что она мне досталась. Это открывает возможности по части уклонения от заданного им темпа, теперь я только имитирую глотки, поскольку, в противном случае, рискую окончить вечер в уборной, с двумя пальцами во рту.

— За тех, кто в сапогах! — торжественно провозглашает Афганец, и переливает содержимое стакана в глотку с таким видом, словно она — бочок омывателя ветрового стекла. Я переворачиваю флягу, зажав выходное отверстие языком.

— Закусывай, — пододвинув мне банку с икрой, Афганец, вооружившись устрашающего вида финским ножом с набранной из стеклышек рукоятью, рубит кусками хлеб и сало. Беру в руку краюху, с наслаждением вдыхаю ржаной, немного с кислинкой, аромат. Откусываю, корочка хрустит на зубах, во рту полно слюны. Сколько дней я не ел? Сосчитать не берусь, в голове приятная тупость, мозги будто плавают в вакууме. Зачерпнув полную ложку икры, намазываю с горкой на хлеб.

Разве может быть что-то вкуснее этого?

Расправившись с салом, Афганец снова наполняет стакан. Фляга кажется бездонной.

Какой у нее объем? Пол литра? Литр?

Он замечает мое недоумение, подмигивает:

— Не волнуйся, не закончится. Эта емкость без дна. Без-дна, усек? Сколько не выжрешь, она один хрен заправлена под завязку.

— Как это?

— Сам удивляюсь, — отмахивается он. — Но, что есть, то есть. Факт — штука упрямая. Не сидели б мы с тобой в этом говеном госпитале — самое время ганделык открывать и народ спаивать. Озолотились бы…

Что-то подсказывает мне: он не из тех ребят, что наживают барыши, награждая сограждан белой горячкой и циррозом печени. Напротив, он из тех, кто поддерживает этим господам штаны, пряча голову в бутылку белой, как страус в песок. Впрочем, наверное, он видел такое, после чего жизненные ценности вроде дачи, автомобиля Skoda Octavia и четырехпроцентной карточки для посещения сети супермаркетов Auchan уже не представляются такими важными, как на первый взгляд.

— Поехали? — говорит Афганец. — Пьяный, не голодный, так? Наливай, ты что, заснул, отец?

Наполняю его стакан до краев, смотрю на флягу. Спирт, действительно, плещется на поверхности, как вода, заполнившая трюмы идущего на дно корабля, значит, он не преувеличивал.

Ну и ну.

Проглотив спирт, афганец тычет в меня пальцем:

— На сало напирай, парень. А то развезет.

Уже развезло, — хочу сказать я, очень довольный этим обстоятельством. Впервые чувствую себя комфортно, все абсолютно по барабану.

— В Отечественную, — начинает Афганец, — солдату наркомовские сто грамм полагались, перед атакой, чтобы о смерти не думать. В Афгане — нет. Поэтому каждый выкручивался, кто во что горазд. Кто план курил, кто кокс нюхал. Кто — геру кушал в вену. Не без этого…