Когда над растратившим душу Пер Гюнтом

Хрустальный напев колыбельной звучал.

Сквозь брызги ночных, леденящих и резких

Дождей Петербурга, в туманы и в таль

Смятенным очам разверзал Достоевский

Пьянящую глубь – и горящую даль.

Предчувствием пропасти души овеяв,

С кромешною явью мешая свой бред,

Здесь мертвенно-белым гротеском Андреев

На бархате черном чертил свое “нет”.

Отсюда, еще не умея молиться,

Но чая уже глубочайшую суть,

За Белою Чайкой, за Синею Птицей

Мы все уходили в излучистый путь.

И если театр обесчещен, как все мы,

Отдав первородство за мертвый почет,

Он был – и такой полнозвучной поэмы

Столетье, быть может, уже не прочтет.

1950

VI. БИБЛИОТЕКА

Я любил вечерами

Слушать с хоров ажурных

Исполинского зала

В молчаливое дворце

Тихий свет абажуров,

Россыпь мягких опалов, –

И, как в сумрачной раме,

Блик на каждом лице.

Это думы гигантов

Моей гордой планеты

Тихо-тихо текли там

В разум токами сил;

Этим светом, разлитым

По немым фолиантам,

Я, как лучшим заветом,

Как мечтой, дорожил.

И я видел, как жаждой

Мирового познанья

Поднимается каждый

Предназначенной всем

Крутизною – по цифрам

И отточенным граням,

По разгаданным шифрам

Строгих философем.

А вверху, за порогом

Многоярусной башни,

Дремлют свято и строго

Странной жизнью своей

В стеллажах застекленных,

Точно в бороздах пашни,

Спящих образов зерна

И кристаллы идей.

Неподсудны тиранам,

Неподвластны лемурам,

Они страннику станут

Цепью огненных вех;

Это – вечно творимый

Космос метакультуры,

Духовидцами зримый,

Но объемлющий всех;

Это – сущий над нами

Выше стран и отечеств,

Ярко-белый, как пламя,

Ледяной, как зима,

Обнимающий купно

Смену всех человечеств,

Мерно дышащий купол

Мирового Ума.

И душа замирает

От предчувствий полета

У последнего края,

Где лишь небо вдали,

Как от солнечных бликов

В разреженных высотах

На сверкающих пиках

Эверестов земли.

1950

VII. ОБСЕРВАТОРИЯ. ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ

Перед взором Стожар –

бестелесным, безгневным, безбурным –

Даже смертный конец

не осудишь и не укоришь…

Фомальгаутом дрожа,

золотясь желтоватым Сатурном,

Ночь горящий венец

вознесла над уступами крыш.

Время – звучный гигант,

нисходящий с вершин Зодиака, –

В строй сосчитанных квант

преломляется кварцем часов,

Чтобы дробно, как пульс,

лампы Круглого Зала из мрака

Наплывали на пульт

чередой световых островов.

С мягким шорохом свод

и рефрактор плывут на шарнирах,

Неотступно следя

в глухо-черных пространствах звезду:

Будто слышится ход

струнным звоном звучащего мира,

Будто мерно гудят

колесницы по черному льду.

Это – рокот орбит,

что скользят, тишины не затронув;

Это – гул цефеид,

меж созвездий летящих в карьер;

То – на дне вещества

несмолкающий свист электронов,

Невместимый в слова,

но вмещаемый в строгий промер.

И навстречу встает,

как виденье в магическом круге,

Воплощенный полет –

ослепительнейшая мечта –

Золотая спираль

за кольцом галактической вьюги,

Будто райская даль –

белым заревом вся залита.

Будто стал веществом –

белым сердцем в ее средоточье –

Лицезримым Добром –