Князья, ополченье, приверженцы

Падут до единого в поле

На кручах угрюмого Керженца.

Падут, лишь геройством увенчаны,

В Законе греха и расплаты…

Но город! но дети! но женщины!

Художество, церкви, палаты!

О, рабство великого плена!

О, дивных святынь поругание?..

И Китеж склоняет колена

В одном всенародном рыдании.

Не синим он курится ладаном –

Клубами пожаров и дымов…

– Спаси, о благая Ограда нам,

Честнейшая всех херувимов!

Как лестница к выси небесной,

Как зарево родины плачущей,

Качается столп нетелесный,

Над гибнущей Русью маячущий.

– О, Матере Звездовенчанная!

Прибежище в мире суровом!

Одень нас одеждой туманною,

Укрой нас пречистым покровом!

И, мерно сходясь над народом,

Как тени от крыльев спасающих,

Скрывают бесплотные воды

Молящих, скорбящих, рыдающих.

И к полчищам вражьим доносится

Лишь звон погруженного града,

Хранимого, как дароносица,

Лелеемого, как лампада.

И меркнет, стихая, мерцая,

Немыслимой правды преддверие –

О таинствах Русского края

Пророчество, служба, мистерия.

Град цел! Мы поем, мы творим его,

И только врагу нет прохода

К сиянию Града незримого,

К заветной святыне народа.

1950

XII. СТАНСЫ

Над каждым городом-колоссом

Миры клубятся бурной мглой:

Числа нет хорам стоголосым

И токам жизни – слой сквозь слой.

Не ночью, в смене грез безумной,

Не в рваных снах, не во хмелю,

Но в полдень ясный, трезвый, шумный

Их хаос плещущий ловлю.

Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,

Сквозь сонмы тех, кто был людьми,

Глаза чудовищных созданий

Сторожким взором восприми.

Осмелься!.. Уж старинный демон

Воочью виден сквозь прорыв:

Надвинул конус тьмы, как шлем он,

Лицо бушующее скрыв.

Он опьянен нездешней властью

И жаждой, режущей как нож, –

Такою мукой, гневом, страстью,

Что взор ты с гневом отвернешь.

На битву с ним спешат другие:

Их взлет разящ и величав,

Смысл их деяний – литургия

Нам непонятных сил и прав.

Венцом касаясь небосвода,

Едва очерчен впереди

Великий дух – творец народа

С чертогом солнечным в груди.

Паря вне мира числ и меры,

Слои вселенных озарив,

Луч Мировая Сальватэрра

Вжигает в нас, как новый миф.

И где невластен даже гений

В часы пророческого сна,

Теряется в смерчах видений

Взор, не сумев коснуться дна.

1949

ГЛАВА 2

СИМФОНИЯ ГОРОДСКОГО ДНЯ

Часть первая. БУДНИЧНОЕ УТРО

Еще кварталы сонные

дыханьем запотели;

Еще истома в теле

дремотна и сладка…

А уж в домах огромных

хватают из постелей

Змеящиеся, цепкие

щупальцы гудка.

Упорной,

хроматическою,

крепнущею гаммой

Он прядает, врывается, шарахается вниз

От “Шарикоподшипника”,

с “Трехгорного”,

с “Динамо”,

От “Фрезера”, с “Компрессора”,

с чудовищного ЗИС.

К бессонному труду!

В восторженном чаду

Долбить, переподковываться,

строить на ходу.

А дух

еще помнит свободу,

Мерцавшую где-то сквозь сон,

Не нашу – другую природу,

Не этот стальной сверхзакон.

И, силясь прощально припомнить,

Он в сутолоке первых минут

Не видит ни улиц, ни комнат,

Забыв свою ношу, свой труд.

Но всюду – в окраинах

от скрипов трамвайных

Души домов

рассвет знобит,

И в памяти шевелится,

Повизгивает, стелется

Постылая метелица

Сует