Шрифт:
красных глыбы вместо глаз у обоих.
11
Мчащимся – не на коне, – на воинственном существе ярой страсти и
грузного разума изображен основатель. Одним из нас такие кони привели бы
на память образ кентавров; летающие ящеры, но не птеродактили, а
тяжелохвостые динозавры, чудом поднявшиеся на воздух, пришли бы на память
другим из нас. Раругг! – Так кличут игвы этих существ, союзников своих и
соотечественников, войско Друккарга. Раругги: в этом звуке им чудится
грозный, грубый, непреоборимый напор, трубный призыв в ураганный налет
против врагов Друккарга.
12
Игвы – пришельцы. Раругги – древнее. Свирепая вражда разделяла обе
подземных расы, пока не убедилась каждая в непобедимости другой и
понемногу не выработался между ними некий modus vivendi*. – А еще раньше
раругги обитали в нашем слое на поверхности земли: алчные аллозавры,
хищные чудовища мезозоя. Бесчисленными инкарнациями в демонизированных
мирах, о которых мы только начинаем догадываться, достигли они
разумности. Колоссально возрос накал их чувств, но все-таки неповоротливы
и тупы их мозги, а темная душа осталась такою же темной.
=====================================================================
* Фактическое состояние отношений, признаваемое заинтересованными
сторонами (лат.)
=====================================================================
13
В единой системе разнозначных зеркал с Медным Всадником длит свое
бытие и третий подобный же исполин смежных миров. О, совсем другой,
подобно тому, как и суть его мира – иная, чем суть Друккарга: тот всадник
на клубящемся выгнутом змее несет в простертой руке бурно-чадящий факел.
И мутно-лунная мгла в мире том мерно сменяется только кромешной ночью. Но
рассказ об этом еще далеко впереди; и, быть может, не я буду
рассказчиком. Знание же о Друккарге томит меня и гнетет. Мне душно от
этого давящего знания.
14
Может быть, спросят: откуда ж могу я знать? и чем докажу? – Не докажу
ничем. Средство искусства – показ, средство религии – рассказ;
доказывание – средство одной лишь науки. Докажут; но не раньше тех дней,
когда и научный метод доберется мало-помалу до шрастров, опереженный, как
это бывает столь часто, другими методами познания. А в том, откуда
шрастры известны мне, буду отчитываться потом: это – задача другой, вне
искусства рождающейся книги. Поэзия же – и с рифмами, и без рифм – не
терпит подобных заданий.
15
Думают часто: если есть иные миры, то в них – тончайшая, сравнительно
с нашею, духовность; и ждать человекоподобия от тех, кто там – значит
обнаруживать умственную незрелость. Но зачем сужать бескровною схемой
необъятное разнообразие миров? Да, есть и такие; другие тоже есть. В
одном только Шаданакаре их 242; странно ли, что в некоторых из них
найдешь отчасти и человекоподобие? Иногда – даже человекоподобие,
способное поразить и потрясти, куда более точное, чем в угрюмых
шрастрах.
16
Некоторые зададут еще и другой вопрос: какое нам дело до этих мрачных
миров, даже если они – нечто большее, чем взрывы субъективной фантазии? –
Нам есть дело до них потому, что им есть дело до нас; им есть дело до
каждого из нас, детей человеческих. В Шаданакаре нет слоев, чье
существование не затрагивало бы остальных; некоторые же связаны с нами и
между собой миллионами нитей. В искусстве не все договаривается до конца,
даже в том необычном стиле, к которому я прибег и который можно назвать
мета-реализмом.
Часть вторая
1
Медленно приближается мерным маятником раскачивающаяся мысль к чуждым
феноменам по ту сторону отнюдь не фантастического Флегетона. Не путай,
плутая в каменной плоти планеты, плотные скалы конуса, опрокинутого в
магму челом, с его двойниками в четырехмерном пространстве. Там