разными расами античеловечества. Но и сами они – рабы, свое рабство

Противобогу они сознают вполне, и бессильная ярость этого сознания – одна

из постоянных мук их жизни. Они зыбко и смутно видят наш слой; сквозь

поле их зрения проходим и мы, как искаженные тени. Наш слой они любят

жгучей, неутолимой страстью, хотят воплотиться здесь – и не могут. Это –

вторая их мука.

10

Третья мука: всякому из них суждено погибнуть жертвой собственных

детищ, если он не сумеет их пожрать. Ни материнства, ни отцовства в нашем

смысле не знает это злобное и несчастное существо; любовь к кому бы то ни

было, кроме себя, ему незнакома: именно в этом одна из особенностей

демонической природы. Но свои порождения он ненавидит с силою, не

переживаемой никем из нас, так как в каждом из них он видит своего

потенциального убийцу. И трудно уберечься от катастрофического срыва

сознания тому, кто созерцал их борьбу между собою.

11

На глазах у каменеющих от ужаса игв совершаются эти гнусные зрелища

метаистории. Притаившись в трансфизических наблюдалищах Друккарга, видели

они несколько десятилетий назад, как по соседнему слою (он воспринимается

ими как движение теней и голосов) заметался царствовавший тогда уицраор.

Он был дряхл, аморфен и туп. Оливково-серая кожа казалась дряблой. На

темя давил ржавый купол короны. Туловище взволновалось, и бурое, прыткое,

беспокойное детище отпочковалось прочь, уже обладая разумом, голосом,

черными глазами без блеска и лицом.

12

Как хищная касатка вокруг кита, завертелось и забегало оно вокруг

своего родителя. Старик поворачивался с трудом: ему мешало разбухшее с

обеих сторон тулово. Со смешной неуклюжестью оборонялся он против своего

первенца, злобно и невпопад. А внутри него уже шевелился кто-то еще, и

каждый из его боков странно принимал очертания как бы еще одного туловища

и еще одной головы. И два новых исчадия отпочковались от него друг за

другом: одно – бледное, хилое, но с огромной пастью; другое –

темно-багровое. Понятно ли? Вполне ли?

13

С жадностью набросились они на питательную росу, но ее в том слое

выпадает недостаточно. Они заметили Друккарг, мигом уразумели все и

лающими приказами потребовали от игв пищи. Они захватывали цистерны и

всасывали содержимое с непостижимою быстротой, залпом. Они росли со дня

на день и уже начинали между собой грызню; тех же игв, которые пытались

доставить цистерны к разъярившемуся от голода старику, они вбирали

внутрь, несчастный пропадал из глаз – и приходил в себя уже на Дне

Шаданакара, превращенный в линию.

14

Впрочем, таких адептов реакции насчиталось немного: старик давно уже

всем надоел своей косностью и вялой безынициативностью. И Великий Игва –

глава Друккарга, общающийся с самим Противобогом, возвестил волю

наиверховнейшего: питательной шаввой снабжать темно-багрового, питание же

старика прекратить. И чудовищным ревом огласился Друккарг от инфра-Карпат

до Тихоокеанской противовпадины, когда все три детища, алчные, как

Молохи, внедрились в плоть отца, ибо задача состояла в том, чтобы пожрать

его сердце.

15

Ржавый купол очертил дугу и, перескакивая по гребням гор, разбился

вдребезги. Ища защиты, развенчанный гигант вполз в Друккарг. Он полз,

неся в себе детей, разрывавших его внутренности, и античеловечество

видело, как прямо здесь, над улицами Друккарга, отпочковался последний

жругрит: черный, маленький, но самый свирепый недоносок. Старик

довлачился до центрального капища и совместил свою плоть с его стенами и

внутренней пустотой: так он делал раньше, принимая от игв служение его

сердцу. Теперь чудовище плакало.

16

По тусклому диску подземного солнца полыхнули перебегающие тени.