Шрифт:
И – любовь ли, нежность, теплота,
То ли злоба знойная к Москве?..
23
Встал. Глядит. А уж вдали, по слободам,
Залились хвалой колокола,
Окоем поплыл гудящим ободом,
Купола плывут на купола,
Голоса сливаются над ним
От застав, монастырей, звонниц;
Ни один из них не различим
В этой стае медногласых птиц;
24
Будто мерным взмахом глыбы золота
В горнах неба ангелы куют,
И, от глыб отторгнуты, отколоты,
Волны звуков мчатся и поют,
В каждый терем, в каждую корчму,
Сквозь зубцы несутся напролом, –
То ему, ему, ему, ему!
Указующий судьбу псалом!
25
Да, он знает, помнит до рождения,
Этих дум ни с кем не разделя,
Солнце Мира в мощном прохождении
Над венцом Небесного Кремля.
Он – оттуда! Он – один из тех,
Кто играл там мальчиком в саду,
Слыша в кущах серебристый смех,
И о нем тоскует, как в бреду!..
26
Тех святынь заоблачное зодчество –
Первообраз башням и церквам;
Русским душам грезятся пророчества
О пресветлых праведниках там.
Некто грозный, как небесный свод,
Вскинув длань с трикирием светил,
На схожденье вниз, в круговорот
Дольних бурь, его благословил.
27
О, попы ли темные, бояре ли
Смеют знать, какие словеса
В его дух, как молния, ударили,
А затем целили, как роса?!
Что поймут они перед лицом
Сына неба, если с вышины
Он сошел – стать пастырем, отцом,
Святодержцем утренней страны?
28
Он научит! Письмена небесные
Впишет он в кромешные сердца!
Он поднимет сонмы душ безвестные
До сиянья Отчего лица!
Он любовь, смиренье, лепоту,
Божью правду водворит везде,
Чтоб весь мир взирал на землю ту,
Светлотой подобную звезде!..
29
Звон умолк. Уже ливанским ладаном,
Плавным пеньем дышат алтари;
Замерцали в цатах над окладами
Изумруды, лалы, янтари.
И плывет широкое “Аминь”,
Омывая медленной волной
Всенароднейшую из святынь –
Белый храм над юною Москвой.
30
Мимо нищих, никнущих на паперти,
Он идет, как кесарь, не спеша.
Там безбурным взором Богоматери
Да омоется его душа!
Встал на клирос, жестом строг и скуп,
Только судорогой бровь свело,
Да кривится прорезь жарких губ,
Как в падучей: больно и светло.
31
Да, так было. Пусть в угрюмых хрониках
Речь о том невнятна и глуха.
Друг, в дорогу! Осторожно тронем-ка
Ток столетий чашею стиха,
Зачерпнем духовную струю –
Скрытый бред той царственной души,
И наполним ею медь мою –
Этих строф тяжелые ковши.
32
Пусть не знает зоркая история
Тайн глубинных страшного царя:
Понял их во внутреннем притворе я,
С многокрылым Гостем говоря.
Я прочел, как вплавились они
В цепь народных гроз и катастроф, –
В те, безумьем меченные дни
Столкновенья сорока миров.
33
Эту зрелость я обрел в огне мою,
Эта память грозная свежа,
Лишь об этом скорбною поэмою
Повествую, плача и дрожа.
Не суди ж за странную тоску,
За тугой, за медленный язык:
Больно, друг, глядеть в глаза клинку
Мчащихся, как ураган, владык!
34
Созерцать, как длилось их внедрение
В тех, кем славен северный престол,
В их сердца, в их разум, слух и зрение,
В их деянья, в смену благ и зол;
Как вослед высокому творцу,
Утаив и цель свою, и лик,
Проникал в них и спешил к венцу
Провиденья недруг и двойник.