Человек – это прежде всего распространенное во времени постоянное усилие стать человеком [37]. Быть и социальным индивидом, и свободной личностью возможно, если человек понимает себя как «делающий себя человеком» и развивается в разных направлениях [51]. «Социальная» личность, выстраивая свою жизнь, фактически выступает от имени целого: техногенной цивилизации, ее критиков, альтернативных форм жизни и пр. «Виртуальная» личность создает собственную реальность, где свободно может себя реализовать: миры общения, творчества, фантазий – или эзотерики, Интернета, алкоголя, созависимости. «Рефлексивная» личность опосредует свое становление на основе современных знаний и психотехник. Мы можем идентифицировать себя с той или иной личностью, а можем дрейфовать между ними, ориентируясь на свободную самореализацию.

– Есть же люди, которые хотят быть ведомыми.

– Ничего не поделаешь. Если я определяю жизнь человеческую как усилие во времени, то тем самым я как бы утверждаю, что в жизни всегда, на каждый данный момент будет какая-то иерархия. Кто меньшее совершил усилие, кто большее. <…> Нельзя поровну делить то, чего нет, что только предстоит человеку познать и открыть своим испытанием.

На всех уровнях человеческого общества люди практически подтверждают личностные качества и способности друг друга в той или иной степени, и само общество может называться человеческим в той степени, в какой его члены подтверждают друг друга [15]. Каждый из нас, с одной стороны, хочет получить подтверждение того, кто он есть, и даже того, кем может стать; с другой – обладает врожденной способностью давать такое подтверждение другому. Истинная человечность существует только там, где эта способность проявляется, но необоснованные претензии на подтверждение, не подкрепленные желанием быть или стать, постоянно искажают истинность человеческого общежития. Для обеспечения социально ответственных отношений важно, чтобы они были для нас не только средством достижения индивидуальных целей, но сами выступали как индивидуальная ценность. С другой стороны, для обеспечения самореализации мы не должны «растворяться» в других, а сами должны принимать решения, учитывая свои интересы и самостоятельно контролируя свою жизнь. Созависимый человек не свободен в своих чувствах, мыслях и поведении, он лишен права выбора на них, постоянно мучаясь: «пришел – не пришел», «любит – не любит» и т. п.

Мы свободны в той степени, в какой имеем возможность действовать в интересах самих себя, и несвободны, если вынуждены действовать в чужих интересах. Но потенциально за «чужим» интересом всегда стоит и собственный. Созависимость – полностью зависимое поведение – чаще всего угрожает детям и пожилым людям, а кроме того – слабовольным, любящим сильнее и беззаветнее, инфантильным, личностно менее развитым, просто более ленивым или имеющим низкий уровень потребностей и амбиций [4].

Мы видим здесь безальтернативное и полностью игнорирующее интересы созависи-мого влияние других субъектов на его жизнь. Однако субъективное восприятие уровня свободы и тем более поведение в этой ситуации зависят от внутреннего смысла тех или иных отношений для человека. Созависимые, прикрывающиеся маской страдальца, фактически вполне довольны своей совместной жизнью с партнером: можно паразитировать на его силе или слабости и снимать вину с себя и перекладывать ее на него. Для них несвобода комфортна и выгодна, и они не ощущают ее даже и в случае насилия. Реализуя индивидуальные интересы и цели, они считают себя относительно автономными, а вот объективная критика расценивается ими как насилие. И если другие нужны нам для достижения наших личных интересов, наши отношения с ними приобретают внутренний смысл обмена или сделки, где мы выбираем предпочтительный для себя вариант, и – согласимся – здесь живет постоянный соблазн нарушить правила игры в свою пользу.

Суверенность социальных связей – необходимая предпосылка формирования избирательности в межличностных отношениях, уводящей нас от общения по типу «анонимной связи» (К. Лоренц) и делающей возможной «общение-встречу» (М. Бубер). Первоначально эта суверенность связана с разделением нами социального мира на «своих» и «чужих» и включением значимых людей в свое психологическое пространство [40]. Надежность отношений с другими предполагает возможность влиять на эти отношения и отвечать за них, а отсутствие суверенности приводит либо к отчужденности, либо к симбиотической зависимости. Именно суверенность социальных контактов и связей является предпосылкой установления отношений психологической и сексуальной интимности; выбора референтной группы или значимого другого; обретения личной и социальной идентичности; принятия личной ответственности за отношения с людьми. При насильственном внедрении, когда мы вынуждены общаться с теми, кого не выбирали, и не можем прервать эти контакты, может возникнуть ощущение, что все кругом – не-свои, а мы сами неуместны в этих отношениях. Без опыта избирательности не может возникнуть субъектное отношение к другому, а следовательно, не может быть достигнута психологическая интимность.

Опасность отношений созависимости состоит в возможности развития внутри них положительной обратной связи, когда отклонение от равновесия одних сторон вызывает реакцию других сторон, увеличивающую это отклонение. Эти стороны как бы «провоцируют» друг друга и ведут систему к саморазрушению. Соза-висимость стремится к неограниченному росту, поскольку в области психики сильнее проявляет себя притяжение качественно сходного и положительные обратные связи образуются особенно легко.

Человека, никогда не совершавшего свободного выбора в заботе о своей идентичности, о благосостоянии и удовлетворении потребностей, просто невозможно вообразить. Внутренняя свобода и несвобода связаны с нашей способностью достигать того, что нам нужно, и выступают как умение и неумение. Человек свободен в одном простом смысле слова: он не производится природой и все специфически человеческое в нем может быть результатом только его самосозидания посредством каких-то усилий [36]. Существенным фактором здесь являются масштабы и разнообразие наших претензий: чем их больше, тем мы потенциально менее свободны. Все, чего мы желаем, зависит от нашего воспитания, от последствий которого мы не свободны, и более или менее мы самостоятельно ограничиваем себя в своих побуждениях, тем самым увеличивая свою свободу: «Если у вас нету дома…».

Современная ситуация, с точки зрения наших предков, – само воплощение свободы: человек не обязан выслушивать, что ему следует делать, и поддаваться принуждению делать то, чего он делать не хочет. Но, оказывается, свобода имеет высокую цену – неуверенность, включающую отсутствие безопасности, неопределенность и незащищенность. Мы, свободные личности, ежедневно сталкиваемся с множеством вариантов выбора без уверенности, что наш выбор приведет к ожидаемым результатам, а то, от чего мы откажемся, – не вызовет потерь. Здесь не до заботы о ценностях и обо всем, что выходит за границы актуальности. Мы живем в условиях риска и, принимая решения, должны сами платить за риски, на которые идем, а наша свобода отягощена конфликтом желаний и возможностей, рождающим ощущение двойственности.

Неопределенность, колебания, отсутствие контроля над событиями – все это порождает тревогу, <…> ту цену, которую приходится платить за новые личные свободы и новую ответственность. Какое бы удовлетворение ни приносили эти свободы, многие находят такую цену слишком большой, чтобы платить ее с радостью. Они охотно предпочли бы мир менее сложный и тем самым менее пугающий; мир, где варианты действий более просты, вознаграждения за верные решения неизбежны, а признаки удачного выбора ясны и безошибочны. Мир, где каждый знает, что необходимо делать, чтобы оказаться правым. Для многих людей, без спроса заточенных в свободу, предложение «большей простоты» настолько соблазнительно, что от него невозможно отказаться.

Полная реализация идеи личной свободы могла бы довести до деспотического коммунизма, до юридического постоянного насилия всех над каждым или, с другой стороны, до личного рабства, – писал К.Н. Леонтьев. Дайте право людям везде продавать или отдавать себя в вечный пожизненный наем из-за спокойствия, пропитания, за долги и т. п., и вы увидите, сколько и в наше время нашлось бы крепостных рабов или полурабов по воле [32].

Человек как субъект мировоззрения и как его раб является предметом пристального внимания, начиная с культуры Нового времени. Наша аксиологическая суверенность – суверенность вкусов и ценностей – относится не к условиям выживания, а, скорее, к ресурсам развития и индивидуализации. Вкусы – это выражение пристрастности по отношению к объекту, не жизненно важному, но необходимому для поддержания идентичности. Ценности (психоанализ) – интернализованные родители, влияющие на наши основные жизненные выборы. Функциями личностной суверенности в этой сфере являются обеспечение экзистенциальной уверенности (свободы, осмысленности, ценности бытия), креативного отношения к собственной жизни, критичности к идеологическому воздействию и личной ответственности. Способность уважать то, что не необходимо, но составляет праздничную сторону жизни, взращивает «внутреннего ребенка»; не дает ему родиться низкая внутрисемейная толерантность к вкусовым и идеологическим предпочтениям друг друга [37]. Если мы не можем защитить собственные вкусы и ценности, мы не сможем и выстраивать прочные границы перед идеологическим вторжением со стороны.