Проблема свободы и необходимости вытекает, согласно С.Л. Рубинштейну, из отношения человека к миру и человечеству: свобода – не свобода от всего, свобода всегда – по отношению к конкретным условиям, наличному бытию, данной ситуации и не только отрицание данного, но и его использование. Для индивида свобода существует как личная инициатива, возможность действовать на свой страх и риск, свобода мысли, право критики и проверки, свобода совести.

Одним из главных факторов формирования аддикций называют сниженную резистентность личности в виде ограниченной способности к сохранению свободы поведения, общения, выбора образа жизни. С этой точки зрения аддикция – ущербно-адаптивный путь приспособления к слишком сложным для индивида условиям деятельности и общения, попытка бегства из реальности в некое соседнее смысловое пространство. Важным фактором развития со-зависимости является долговременное подчинение жестким правилам, не допускающим открытого выражения чувств и непосредственного обсуждения внутренних и межличностных проблем (R. Subby), т. е. ситуация социального принуждения.

Свобода необходима для того, чтобы что-либо происходило, но для этого же нужна и несвобода. Наша жизнь продолжается только потому, что мы располагаем позитивной свободой и позитивной несвободой и избегаем негативной свободы и негативной несвободы [27]. Любая жизненная ситуация – это несвобода в одном и свобода в другом: первая организует и стабилизирует жизнь, вторая – «открывается» нам, позволяя выбирать направление действий. В то же время свобода «привязана» к моменту выбора: осуществив соответствующие ему действия, мы оказывается в плену их последствий, в новой ситуации, созданной нами же, но с иным, чем было вначале, соотношением свободы и несвободы.

Свобода или несвобода всегда относятся к возможности или невозможности осуществлять действия в конкретных условиях, выйти за рамки которых мы не можем, поэтому проблема свободы вторична и привязана к конкретному моменту нашей жизни, конкретному делу и условиям его осуществления, в которых мы в чем-то свободны, а в чем-то нет. Какое переживание – свободы или несвободы – в данный момент доминирует, такими мы себя и ощущаем, и воспринимаем.

Автономия человека в ситуации отражает его возможности для самостоятельности, некоторой свободы деятельности, проявления активности, выбора вариантов поведения, воздействия на ситуацию. Автономия одновременно характеризует как свойства ситуации, благодаря которым мы можем проявить себя в ней субъектами, так и наши свойства, позволяющие нам преодолевать ограничения ситуации и использовать ее ресурсный потенциал. При патологических зависимостях личность диссоциируется, разделяется на субличности, и именно зависимостная субличность начинает определять поступки и поведение в целом на фоне глубокого изменения самосознания, нарушения самокритики и – полностью или частично – самоконтроля [22]. Нормативные и патологические субличности могут вести между собой дискуссии и борьбу, но в конечном счете человек социально дезадаптируется.

Свобода личности и ее автономность связаны с личностной суверенностью – способностью человека контролировать, защищать и развивать свое психологическое пространство, способностью, основанной на обобщенном опыте успешного автономного поведения. Сущность созависимых отношений можно представить как деструктивное взаимодействие психологических территорий субъектов. Психологические территории включают следующее:

1) систему представлений о себе – какой Я, что во мне хорошо, что плохо, какими качествами и внешностью я обладаю и т. д.;

2) представления о своем месте в мире, социуме;

3) систему правил и принципов взаимодействия с социальной средой;

4) способы и стиль взаимодействия с другими людьми;

5) потребности, желания, стремления, цели и представления о способах их достижения;

6) систему экзистенциальных установок, касающихся смысла жизни и происходящих событий, ответственности и вины, любви и одиночества, зависимости и свободы, собственной возможности принимать решения и делать выбор, творчества и ограничивающих долженствований;

7) представления о собственных возможностях;

8) право создавать идеи и выбирать способ их реализации;

9) обладание некоторой физической территорией (вещами, предметами, объектами, именуемыми словом «мой») [24].

Наши психологические территории имеют различную степень устойчивости и жесткости границ, которые мы всегда стремимся сохранить, защитить, отстоять. Их нарушение всегда вызывает негативную реакцию – от легкого дискомфорта до болезненных переживаний – и самые разные формы защиты, вплоть до ответной агрессии. При взаимодействии людей их психологические территории (или их границы) соприкасаются и могут пересекаться и уважаться или, напротив, нарушаться и подвергаться оккупации при воздействии на них с той или иной степенью насильственности. Цель такого воздействия (сознательная или неосознанная) – изменить по своему усмотрению принадлежащую другому психологическую территорию тотально или выборочно.

В.М. Ялтонский определил суверенность как баланс между своими потребностями и потребностями других людей. Это мера личной свободы, которую субъект считает для себя необходимой и которой согласен добровольно ограничиться. Суверенность – это и состояние границ психологического пространства, являющихся инструментом равноправного взаимодействия и селекции внешних влияний и обозначающих пределы личной ответственности и идентичность человека [40]. Автономия – прежде всего независимость «от чего-то», от чего отделяется субъект, что остается за пределами рассмотрения; суверенность – управление «чем-то». В отличие от независимости, автономии, неконформности, ассертивно-сти психологическая суверенность подразумевает не сопоставление поступка с заданными извне нормами и образцами, а внутреннее эмоциональное согласие с обстоятельствами своей жизни и си-нергичное отношение к ее ситуациям, предъявляемым на средо-вом языке. Это переживания аутентичности собственного бытия и своей уместности в его пространственно-временных и ценностных обстоятельствах, создаваемых либо принимаемых нами, нашей уверенности в том, что мы поступаем согласно собственным желаниям и убеждениям.

Различное отношение к свободе обременено различными переживаниями. Философия Востока постулирует фатальность судьбы и целесообразность подчинения ей: если чего-то все равно не избежать, то лучше его принять. Смирение, пассивное встраивание в реальность сложно устроенного мира, где конкретной личности отведена конкретная миссия, – одна из точек зрения на свободу и возможности субъекта. В.В. Розанов отмечал в российской ментальнос-ти некое духовное иждивенчество – вечное ожидание помощи извне, исходящее из неуважения к самому себе [50]. Утверждение абсолютного авторства ведет к утверждению абсолютной ответственности, а перенесение ее на судьбу облегчает переживание жизненных кризисов: мы воспринимаем себя субъективно непричастными к случившемуся. У того, кто чувствует себя автором своих поступков, этого оправдания нет: ведь несчастья и ошибки, им допущенные, произошли, соответственно его убеждениям, из-за того, что именно он недоработал, недодумал и т. д.