Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? ‹…› Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня считать его мертвым.

«Письма к Луцилию», 93, 3

По-твоему, счастливее тот, кого убивают в день [гладиаторских] игр на закате, а не в полдень? Или, ты думаешь, кто-нибудь так по-глупому жаден к жизни, что предпочтет быть зарезанным в раздевалке, а не на арене? Не с таким уж большим разрывом обгоняем мы друг друга; смерть никого не минует, убийца спешит вслед за убитым.

«Письма к Луцилию», 93, 12

Каждый в отдельности вмещает все пороки толпы, потому что толпа наделяет ими каждого.

«Письма к Луцилию», 94, 54

Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению. ‹…› Он идет дальше океана, дальше солнца. ‹…› Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, для которых конец паденья – на дне.

«Письма к Луцилию», 94, 62–63

Не думай, будто кто-нибудь стал счастливым через чужое несчастье.

«Письма к Луцилию», 94, 67

Само по себе одиночество не есть наставник невинности, и деревня не учит порядочности.

«Письма к Луцилию», 94, 69

Блаженствующие на взгляд черни дрожат и цепенеют на этой достойной зависти высоте и держатся о себе совсем иного мнения, чем другие. Ведь то, что прочим кажется высотою, для них есть обрыв.

«Письма к Луцилию», 94, 73

Мы часто про себя желаем одного, вслух – другого, и даже богам не говорим правды.

«Письма к Луцилию», 95, 2

Войны ‹…› – это прославляемое злодейство.

«Письма к Луцилию», 95, 30

Запрещенное частным лицам приказывается от лица государства. За одно и то же преступление платят головою, если оно совершено тайно, а если в солдатских плащах – получают хвалы.

«Письма к Луцилию», 95, 30–31

Человек – предмет для другого человека священный.

«Письма к Луцилию», 95, 33

Природа ‹…› родила нас братьями.

«Письма к Луцилию», 95, 52

[О Катоне Младшем]: Сколько в нем силы духа, сколько уверенности среди общего трепета! ‹…› Он единственный, о чьей свободе речь не идет; вопрос не о том, быть ли Катону свободным, а о том, жить ли ему среди свободных.

«Письма к Луцилию», 95, 71

Богу я не повинуюсь, а соглашаюсь с ним и следую за ним не по необходимости, а от всей души.

«Письма к Луцилию», 96, 2

Злодеянья могут быть безнаказанны, но не безмятежны. ‹…› Первое и наибольшее наказанье за грех – в самом грехе.

«Письма к Луцилию», 97, 13–14

Никогда не считай счастливцем того, кто зависит от счастья!

«Письма к Луцилию», 98, 1

Кто страдает раньше, чем нужно, тот страдает больше, чем нужно.

«Письма к Луцилию», 98, 8

[Мудрец] считает одинаково постыдным бежать и от смерти, и от жизни.

«Письма к Луцилию», 98, 16

Мы ищем причин для страданья и хотим сетовать на судьбу даже неоправданно, когда она не дает нам повода к справедливым жалобам.

«Письма к Луцилию», 99, 3

Расстоянье между первым и последним днем [жизни] изменчиво и неведомо; если мерить его тяготами пути, оно велико даже у ребенка, если скоростью – коротко даже у старца.

«Письма к Луцилию», 99, 9

Люди стонут более внятно, когда их слышат.

«Письма к Луцилию», 99, 16

Человеку ничего не обещано наверняка, и фортуна не должна непременно довести его до старости, но вправе отпустить, где ей угодно.