«Стой, стрелять буду!» – а дальше уже говорят пули. Должны говорить. Посты у

стоянки самолетов, посты у складов ГСМ, там сегодня наше звено, стрелять не будут,

но нет безвыходных положений. Есть выход в город по мосту через канал, там чужой

пост, курсанты из Харьковского училища с автоматами. К нам они всегда придираются,

будто сводят счёты.

Пойду на мост. Для чего я запомнил случай с убийством штурмана накануне 1

мая, зачем это мне? Оказывается, пригодилось. Выбираешь из текущего, как раз то, что

тебе нужно, как больная собака ищет только ту траву, что вылечит. Я будто чуял

заранее свою мученье, и отбирал себе варианты спасения.

Я быстро пошел из БАО обратно в авиашколу. От Чирчика ее отделяет канал,

через канал мост, на том мосту пост. Прошел мимо УЛО, мимо штаба. Оставайся,

генерал, ты хороший человек. Я тоже мечтал стать Героем, но вот иду мимо. Дальше

санчасть. И ты живи, майор Школьник, редкая среди врачей скотина, о чём я скоро

узнаю. Почта. На столбе синий ящик. Последнее письмо от Лили я получил в

госпитале, и там были слова из песни: «Я жду, я люблю, я тоскую, я верю, ты

вернешься, и тогда я так тебя, мой милый, расцелую, как еще не целовала никогда…»

Читал я в палате, и навернулись слезы, я был слаб. Но сейчас ко всем чертям, сейчас я

силён, как лев перед прыжком, меня сейчас ничем не разжалобишь, я беру власть в

свои руки. Через плечо у меня сумка из кирзы, там комсомольский билет, карандаши,

письма от Лили и блокнот с мыслями о прошлом и будущем. Вырвал чистый листок.

Раньше я обдумывал, о чем писать, отбирал для нее самое интересное, ручку грыз, во

лбу шарил, сейчас ничего не требовалось. Приложил листок к почтовому ящику. «Я не

сдался. Прощай. Навеки твой Ванча. 31 августа 1945 года». Свернул треугольником,

написал адрес, сунул в щель синего ящика. Нет виноватых, и всё правильно. Узнают

про мой бесславный конец и 8-я школа, и 13-я, и военрук Кравец, и дети из

пионерлагеря. Комсорг Миша тоже узнает, поклонник Зощенко и, как оказалось,

пророк. Ленинградская узнает и Ключевая… Ладно, мама, прости меня, в череду бед я

добавил тебе еще одну. Последнюю.

Вот там мост, уже виднеется. Иду, не замедляя шага. Ярко-желтая глина на берегу

канала, мутная вода, белёсые от солнца перила и часовой. Автомат поперек груди, глаза

вприщурку – смотрит, кто приближается. Черный бархатный погон с желтым галуном и

буква «Х». Я иду, смотрю на него, слышу стук своих сапог по настилу. «Ваша

увольнительная?» Он говорит грубо, задетый тем, что я не удосужился достать

бумажку заранее. А я иду прямо на него и молчу. Смотрю перед собой, всё вижу, но

мне безразлично, сейчас не имеет значения, видеть или не видеть. «Стой!» – окликает

он громче и злее. Он не понимает, что я иду не просто так, а в последний путь. Плевать

мне на его окрик, вижу только небо вдали и край земли.

«Стой, тебе говорят, курсант!» Лишние слова, не по уставу.

«Стой, стрелять буду!» – обозлённо кричит он, но в крике его нет той конечной

дури, когда тут же жмут на спусковой крючок. Я чую, он не сорвался, это я

промахнулся, не сбудется, но уже поздно давать отбой, я иду. Колени, колени гнутся,

чёрт побери. Коле-ени! Ноги, слушай мою команду! Спотыкаюсь. Весь мокрый, пот

застилает глаза. Ноги твёрже, иду резвее. Капает с подбородка. Вытер ладонью – кровь.

Нет, он не стрелял, не было выстрела, и вообще больше никакого шума, я прокусил

губу.

Такое не повторится. На такое хватит сил только раз в жизни. Ушёл через мост, в

чем был, и возвращаться не стану, ничто меня не вернет, – всё. Той жизни нет.

Прошлого нет, прошло мое прошлое. Осталось сплошное будущее. От нуля. Не

вернется мой ветер на круги своя.

23

Человек живет, выбирая. Из радостей большую, из горестей меньшую. Смерть не

выбирают, можно лишь ускорить ее приход, что мы и делаем, собственно говоря,

постоянно. Я выбрал смерть, но поспешно, в горячке, – и получил отсрочку. Не каждый

часовой строго придерживается устава караульной службы. Я судил по себе. Я бы

стрелял без всякого. Попал-не попал, но открыл бы пальбу как положено.