Начальник колонны перед разводом подошел, а Крест-Маузер прибил мошонку гвоздем

к нарам. «Чью мошонку?» – поинтересовался Олег Васильевич.

Таким был мой первый прием в амбулатории. Освобождение от работы полагалось

при температуре тридцать семь и шесть, не ниже. Симулянты натирают подмышки

чесноком, нагоняют температуру до сорока, хотя по виду здоровы. Но по запаху

чеснока можно расколоть, а к тому же попробуй чеснок достать, витамин, как-никак.

Натирают перцем, подбивают пальцем по градуснику. Бригадники мои довольны – свой

лепила в санчасти. Надо сказать, я вошел в авторитет после той стрельбы. Ходил

спокойно на общие как все, не выпендривался, что медик, а в несчастье себя показал,

конвой передо мной на цырлах. Сразу пошло лагерное творчество; чуть-чуть проявил

себя в острый момент, сразу легенда, какие без булды действия я совершил. Но чуть

где-то сподличаешь, размажут тебя, век не отмоешься. Зека как будто темные,

неграмотные, безликие, но поступок сразу заметят, как хороший, так и плохой.

Вериго сказал, чтобы я из барака перебрался в амбулаторию, закуток и топчан

найдем. Нередко ночью требуется неотложная помощь, где вас искать? Но как мне быть

со спецчастью? Переберусь я сюда, мое место в бригаде займет другой, а через неделю

обратно. Олег Васильевич заметил, что с моей статьей в такой дальний этап обычно не

посылают. В Соре собраны рецидивисты, долгосрочники, либо с тяжелыми статьями.

Гулагу не выгодно малосрочников провозить через весь континент, «у вас там

наверняка остались враги». Суханова расстреливала в ЧОНе всякую контру, остался

один недобитый, надо его заморить в Сибири. Революция делает из женщины гиену,

сказал Шиллер. Наверняка в личном деле у меня есть отметина утяжелить мне

отбытие срока, иначе спецчасть не тянула бы с разрешением работать медиком.

В санчасти в то время толком ничего не было, только медикаменты и

перевязочный материал. Ближайший рентген в Абакане, лаборатория там же, здесь

никаких анализов. Венерические Вериго определял на глазок, по симптомам, спирохету

и гонококки не искали, микроскопа не было, на всю санчасть один аппарат Рива-Роччи,

а гипертоников полным-полно. Единственное, что у врача было, – стетоскоп, сейчас его

только в музеях встретишь, деревянная трубочка сантиметров двадцать длиной с

раструбом на обоих концах, приставляешь к груди пациента и слушаешь.

Спустя неделю зашел я к Кучмаеву, нет ли разрешения спецчасти. «А вы

работайте, работайте», – сказал капитан, и ни слова больше. Спецчасть отравляла мне

все радости, молчанием подчеркивала и бесправие мое, и ненужность. К этому тоже

надо привыкнуть.

Утешала меня работа с Олегом Васильевичем. Я выйду отсюда классным врачом,

диплом дело формальное, главное практика. Смешно сказать, утром, едва

проснувшись, я ждал минуты, когда мне надо идти на прием. Никто меня не торопил,

не подгонял, я сам спешил. «Ты почему не переселяешься?» – спросил Вериго уже в

третий раз. – «Молчат». – «Лагерник должен использовать любую минуту облегчения».

– «А вы долго ждали?» – «На меня разрешения до сих пор нет». Статья у Вериго

тяжелейшая, 136, часть 1 – убийство. Сначала я подумал, враги из зависти повесили на

шею смерть пациента, случайную, по неосторожности, оказалось – нет, у него

умышленное убийство. Однако к делу Горького он никакого отношения не имеет.

Переселиться в амбулаторию мне так и не пришлось, после ноябрьских

праздников меня перевели в отдельный медпункт. К слову, перед 7 ноября всех главных

блатных и особо важных политических на три дня спровадили в Шизо, так принято во

всей системе Гулага. Капитан Кучмаев вызвал меня с приема – есть решение, зека

Щеголихин, отправить вас в 12-й барак. Туда прибыла из Красноярска большая группа

инженеров для работы на БОФе, нужно организовать медпункт, будете там вести

прием. Составьте список медикаментов, я подпишу, всё получите в аптеке, и сегодня

вас отведут туда. Разлучают меня с Вериго – плохо, а с другой стороны, доверили мне