девчонками, я с мальчишками, идём весело, беззаботно, девчонок всё меньше,

мальчишек всё меньше, а нам шагать дальше всех, мы на самой окраине. С улицы

Фрунзе на улицу Ташкентскую, потом на Ключевую и вниз, в сторону мельницы. По

Ключевой текла речка с гор через весь город и на самой окраине давала силу двум

мельницам, ближней и, примерно через километр, дальней. Шагаем с Лилей, она

впереди, я сзади. Чего мне стоило нагнать её и спросить о чём угодно: что вам

задали по литературе, или нет ли, мол, у тебя книжки Жюль Верна? Да миллион

вопросов можно придумать. Но я ненормальный, иду молча, и хорошо, что нам

далеко идти. Прошли по Ключевой, прошли мимо хлебного ларька, она на него

посмотрела, я тоже посмотрел, миновали ближнюю мельницу, она посмотрела на

старое колесо, я посмотрел, спустились в овраг. Вот уж где грязища непролазная.

Если бы она застряла тут в своих ботиках, я бы вмиг подскочил, и взял её на буксир,

как трактор. Но ещё лучше, если бы она поскользнулась и сломала ногу. Я бы тогда

на руках понёс её через весь город в детскую больницу на углу Сталина и Садовой.

Однако она и не думает падать, осторожно шагает, кое-где, взмахнув руками,

перепрыгивает лужу. Когда-нибудь я пронесу её через этот овраг. Надо из жизни

строить мечту, а из мечты – действительность, вот девиз настоящего мужчины. На

всю мою дальнейшую жизнь. Она будет у меня очень бурной. Между тем Лиля

выбралась из оврага, я вижу её на фоне неба и слышу, как она там, наверху,

вздохнула. Знает она или нет, что я иду следом? Свернули мы на последний этап, на

улицу Ленинградскую, до меня осталось пять домов, а до неё – семь. Расстанемся

мы сейчас без слов. Всё-таки мне надо что-то придумать. Сегодня я всю ночь буду

думать. А грязь так и липнет к ногам. Мне кажется, Лиля устала, идёт медленнее и

медленнее, я тоже замедлил шаг, чтобы сохранить расстояние. А солнце печёт, как

будто уже лето. Дома торчат по сторонам, крыши сделаны наспех, из чего попало,

сквозные проёмы под стропилами, новостройка она и есть новостройка. Лиля

прошла мимо нашего дома, и ноль внимания на него. Сейчас поверну направо по

тропке, и прощай, Лиля, иди дальше без меня, пусть тебе будет одиноко. Я

сворачиваю и провожаю её последним взглядом.

А дальше происходит невообразимое. Как только я шагнул в сторону своего

дома, – без шума, ничем не привлекая внимания, – в тот самый миг Лиля обернулась

и посмотрела на меня синими своими глазами. Не только глазами, а всем ликом

своим осиянным, взором своим голубым обратилась ко мне. Не остановилась, но

так много сказала. И притом навсегда. «Бросаешь меня? Дальше я одна пойду? А

ведь я на тебя надеялась…» Взгляд её был пристальный и полный значения, с

лёгкой укоризной, без всякого девчачьего задавания.

Я остался невыразимо счастливый. Теперь она знает, что я и завтра пойду за

ней, и послезавтра. И пусть так будет не только в школьные годы, но и десять лет

спустя, и двадцать, потом ещё тридцать и всегда, сколько отпущено природой

каждому из нас. И пусть я умру раньше, лучше бы мне умереть первым, иначе мне

будет слишком больно без неё, невыносимо. А ей легче будет остаться одной, она

весёлая, лёгкая такая девочка-задавала, хотя нельзя сказать, что она совсем ко мне

равнодушна, иначе не услышала бы мои шаги за спиной и моё дыхание.

Дома я спросил сестёр Зою и Валю, одной одиннадцать лет, другой десять,

знают ли они, что на Ленинградской появилась новенькая девочка. «Знаю, –

ответила Зоя. – Васька Тёткин написал ей записку: давай дружить». Вот это удар –

предательский. Васька старше меня и уже дружил раньше с девчонками, у него был

опыт. Но какая подлость! Обидно стало, просто нет слов. «А что эта девочка?» –

«Она не хочет ему отвечать».

Но откуда Зойке известно?

На другой день я возвращался домой один, 6-й «Б» пошёл на экскурсию в

художественную галерею. Ладно, доживу до завтра. Но и назавтра ничего не вышло,

теперь уже нас повели на экскурсию. Мешают всякие пустяки. Хорошо бы нам