только пионеры, жёны начальствующего состава РККА и войск НКВД собрали на танк

«Боевая подруга», горняки из Молотовобада – на свой танк, сельские жители даже на

танковую колонну «Колхозник Киргизии», артисты русского драмтеатра имени

Крупской собрали 25 тысяч рублей на самолёт. В Джалал-Абадской области уйгуры

(китайские подданные) собрали 359.327 рублей в фонд обороны. Потом началась

кампания по сбору картофельных верхушек – в помои теперь ничего не выбрасывать,

всё нести в школу. Академик Лысенко доказал, не обязательно сажать картофелину

целиком, достаточно посадить верхушку, и вырастут такие же клубни, – о чём только

люди раньше думали.

В феврале пришла похоронка на Шуру Рогинскую – пала смертью храбрых под

Сталинградом. У меня было предчувствие. Такие, как она, гибли в огне революции, или

в огне войны, мятежа или в житейской борьбе за правду. Шура всё равно бы погибла,

защищая свою высоту хоть где. На той карточке, где она со шпалой в петлице, мелким и

ровным почерком в самом низу написано: «Ваня, помни меня». Я помню. Шура

доказала, что она выше всех своих жалких соперниц. Она прислала такую же карточку

Абраше, но написала совсем другие слова. Если он её вспомнит, то не как святую, а как

взбалмошную, глупую тёлку, она зря погибла, могла бы жить и работать в тёплом

городе Фрунзе, в лучшей клинике республики. Её старики родители похоронную

восприняли тихо и продолжали жить тихо, пока не пришёл однажды весёлый Яков

Соломонович с громкой вестью: «В последний час! Наши войска освободили Харьков.

Разгромлен немецкий корпус СС и танковая дивизия «Адольф Гитлер», ура!» Старуха

Рогинская ужасно закричала, громко, сколько было сил, и старик сразу же тоже завыл –

освободили Харьков, где родилась их дочь, кому теперь нужен Харьков.

Вечером при свете лампы я достал её карточку. «Ваня, помни меня». Живая –

прощалась. Я младше её на семь лет, но она вела себя так, будто мы одинаковы в самом

главном – мы оба любим. Не друг друга, а – просто любим, наделены таким свойством.

Мы одинаковы по своему душевному строю и своему страданию. Как одиноко ей было

умирать там, под Сталинградом, среди грохота снарядов, стонов и крика…

Сильно мне помог совет Лили вести дневник, я теперь знал, ничто у меня не

пропадёт, ни хорошее, ни плохое. Сижу, мне муторно, тоска, что делать? Раскрываю

тетрадку в клетку, ставлю число и пишу. Отметки записываю, «отлично» по анатомии,

новый предмет в 8-от классе. Пишу кратко, оставляю приметы времени и нашей

скромной, еле живой жизни. На самом деле всё было сложнее, романтичнее, и

драматичнее. Я помню гораздо больше, чем передаю в скупых строчках.

«15 января 1943 года. Сегодня снег. Морозно. В школе был митинг, выступала Валя

Панфилова, дважды орденоносец. Рассказывала о смерти отца под Москвой.

Находилась на боевом посту, привезли раненого, перевязывая его, услышала, что

тяжело ранен генерал-майор Панфилов. Валя срочно добралась до того места, где

находился отец. Он уже был мёртв, рана в грудь. Он лежал в чистой крестьянской избе

на столе, с какой-то радушной улыбкой на лице. Рассказывает она тихим ровным

голосом, в зале тишина, много учащихся, собралась вся школа. На сцене знамёна,

президиум, Валя. Она черноволосая, черноглазая, не очень красивая, серьёзная, в

зелёной гимнастёрке. Вся обстановка производит хорошее впечатление, особенно если

учесть, что два урока нашей смены уже прошли». Вот такая запись, одна из первых в

моём дневнике. Тут тебе и трагедия, и юмор, и пафос, и обыкновенное сачкование. Надо

было мне записать имена тех, кто сидел в президиуме – не сообразил, не было навыка

исторического повествователя.

«1 февраля. В школе появились обеды, никто не ест, стесняются. Поварихи

приглашают». Можно сделать вывод – мы голодные, но гордые.

«4 февраля. Вчера получил «отлично» по истории, а сегодня по киргизскому. В

столовой уже многие жрут, не стесняясь».

«10 февраля. Сегодня с мамой продали корову за 11 тысяч и 3 куска сала».