– Да ведь ты не видел.

– И видеть не желаю,– отвечал Николай. Он помолчал, потом

прибавил: – Все от своих коренных заветов подальше уйти

хотим, а это-то и плохо.

– Да в чем они, эти заветы? Отдай, пожалуйста, себе хоть раз

ясный отчет.

– Как в чем? Да мало ли в чем..– сказал Николай.

И никто ни разу не спросил профессора о чужих краях, о его

путешествиях. Только один раз племянница поинтересовалась

узнать, правда ли, что в Италии живут на крышах.

– А тебе зачем это понадобилось? – сейчас же строго

крикнула на нее Липа.– Себе на крышу хочешь залезть,

бесстыдница?

– Слушай, что бабушка говорит,– сказала Варя и прибавила:–

И куда нелегкая носит, скоро на стены полезут!

V

– Ну, а как живет Авенир? – спросил один раз Андрей

Христофорович, соскучившись у Николая.

– Авенир, брат, живет хорошо.

– А сколько у него детей?

– Восемь сынов.

– Как много! Ему, должно быть, трудно с ними.

– Нет, отчего же трудно... на детей роптать нехорошо, это

дар... И он все такой же горячий, проворный. Умная голова.

– У него всегда было слишком много самоуверенности,–

сказал Андрей Христофорович.

– Да, ум у него шустрый, это правда,– сказал Николай,

покачав опущенной над коленями головой, и вдруг поднял ее.–

Вот, брат, настоящий человек.

– То есть как настоящий?..– спросил профессор,

почувствовав какой-то укол, точно в этом была косвенная мысль

о том, что сам Андрей Христофорович не настоящий...– Как

настоящий? – повторил он.

– Да так,– сказал Николай,– вот ты говорил, что ценишь

людей, у которых мысль постоянно работает. Вот тебе Авенир.

У него, милый, мысль ни на минуту без работы не остается.

41

– Может быть,– сказал профессор,– но вопрос: над чем и

как?

– Мало ли над чем,– сказал Николай.

– А местечко у него хорошее?

– Ничего. Но все-таки, конечно, не то, что у нас. И потом,–

продолжал Николай,– это человек – весь без обмана.

– Как без обмана?

– Ну, как тебе сказать... вообще природный. Душа настоящая

русская.

– Да что же у меня-то не настоящая, что ли? – спросил, почти

обидевшись, профессор.

Николай сконфузился.

– Ну, что ты... бог знает, что выдумал.– Но профессор

чувствовал, что в его словах не было уверенности. И к тому же

Николай сейчас же переменил разговор.

– Он приедет сюда, как только получит мое письмо, как

узнает, что ты здесь, так и прискачет. Вот, брат, кому

расскажешь!..

И правда: один раз, когда все сидели в саду за чаем, со

стороны деревни послышался отчаянный лай собак и

дребезжание колес. Видно было, как на двор влетела

взмыленная лошадь, запряженная в тележку без рессор.

Сидевший в ней человек в мягком картузе и короткой сборчатой

поддевке на крючках как-то особенно проворно соскочил на

землю, продернул и привязал вожжи в кольцо под навесом. А

сам, отряхнув полы, посмотрел на свои сапоги, потом

вопросительно на окна дома.

– Да ведь это Авенир! – сказал радостно Николай, и, как

показалось Андрею Христофоровичу, более радостно, чем при

его приезде.– Я говорил, что прискачет... Ну, и молодец, вот

молодец!

Обнялись.

– Европеец, европеец,– сказал Авенир, поцеловав брата. Он

отступил на шаг со снятым картузом на отлете в руке и

оглядывал профессора.

– Ну, брат, ты того... совсем, так сказать...

– Что? – почти с тревогой спросил Андрей Христофорович.

Но Авенир ничего не ответил. Он сейчас же забыл об этом и

стал рассказывать, как он ехал, что с ним случилось.

Варя с его приездом повеселела и оживилась.

42

Целый вечер говорили, потом спорили о душе. Десять раз

Авенир говорил Андрею Христофоровичу:

– Ну-ка, расскажи, брат, как вы там, европейцы, живете.– Но

с первого же слова перебивал брата и пускался рассказывать про

себя.