совершенно не могли жить в каких-либо определенных сроках.

Все определенное, заключенное в какие-нибудь рамки, не

укладывалось в их натуре. Если Андрей Христофорович

говорил, что ему нужно ехать к 15 числу, Авенир возражал на

это:

– Не все ли равно тебе к шестнадцатому? Эка важность –

один день.

Накануне отъезда, когда все сидели за ужином и ели квас и

таранку, кто-то стукнул в окно. Авенир вышел в сени и через

минуту вернулся с письмом.

– От Николая,– сказал он.

Распечатали конверт. Там было короткое извещение: Липа

умерла. Отчего – неизвестно. Пришла с пасеки, съела две

тарелки окрошки, а к вечеру и померла.

Все удивились. Катя перекрестилась и долго утирала слезы.

И все вспоминали, какая была хорошая старушка – Липа.

– Теперь без нее плохо будет Николаю,– сказал Авенир,–

заболеет кто – лучше ее никто не знал, как помочь.

– И отчего умерла,– сказала Катя,– хоть бы болезнь какая

была...

– Ну, да смерть окладное дело, все туда пойдем. А жаль,

заговоров одних сколько знала.

А потом заговорили о другом и через полчаса уже забыли

про Липу.

– Ну, вот хорошо, что побывал у нас, освежился, по крайней

мере,– говорил Авенир брату, когда наконец у крыльца стоял

добытый у кого-то вместо сломанного тарантаса рыдван, обитый

внутри полосатым ситцем.

– Ты пиши, кто в театрах будет играть в следующем сезоне.

Я, брат, всем интересуюсь. Так как бишь? – Ермолова –

драматическая, Садовская – трагическая.

– Комическая.

– Да, комическая. Помню, помню, ты сказал: комическая.

51

– А Рыбаков, значит, Чацкого.

– Да какого Чацкого! Рыбаков – старик!

– Тьфу, старик! Ну, конечно, старик. Я это запишу. Пиши о

событиях. До нас немцы, положим, не дойдут. Кланяйся, брат,

Москве, скажи ей, что за нею стоит сила. Вот она! – И он с

размаху ударил по плечу Петра, который даже не пошатнулся.–

Уж она себя покажет в случае чего. А, Петух?

Петр повернул свою огромную на толстой шее голову и

вдруг, не удержавшись, усмехнулся так, что профессору стало

жутко. Такая усмешка появлялась у Петра, когда Павел

рассказывал про него, как он один с своим «Белым» травил

десяток деревенских собак.

– Ну, с богом!

Андрей Христофорович простился с Авениром, который

заключил его в свои объятия и троекратно поцеловал. Потом

простился с Катей и, пожав огромные кисти своих племянников,

сел в рыдван.

Лошади тронули. Его сейчас же толкнуло в затылок, потом

подбросило вверх и пошло перебрасывать с боку на бок.

Андрей Христофрович точно в лодке в бурю держался

обеими руками за края экипажа.

– Заваливайся и спи! – крикнул ему Авенир, стоя без шапки

посредине дороги.– Дай бог!

52

Гайка

На вокзальной платформе, заваленной узлами, мешками и

прочей пассажирской рухлядью, сидел и лежал народ,

дожидавшийся поезда.

– Когда поезд придет? – спросил, войдя на платформу,

рабочий с сундуком и чайником через плечо.

– А черт его знает,– неопределенно отвечал малый в картузе,

к которому он обратился.

– Вот дьявола-то...– сказал раздраженно рабочий,

оглядываясь по сторонам.

– Мы, батюшка, третий денечек тут сидим,– проговорила

старушка в туфлях и шерстяных чулках,– балакали вчера, что

должен быть поезд беспременно, знающий человек говорил, да

вот, знать, не угадал.

– Придет, бог даст...– сказал сидящий рядом с ней на мешках

лохматый мужичок в накинутой на плечи без рукавов шубенке.

Рабочий, не слушая, смотрел по сторонам.

– А это какой поезд?

– Это в другую сторону, батюшка, третий звонок давно

пробил, да гайку, говорят, какую-то на паровозе потеряли.

– Чего стоим? – кричали из окон стоявшего поезда

пассажиры.

– Гайку не найдут никак...

– Растерялись, на весь поезд одна гайка... голь несчастная.