Он ночами пересчитывал кусочки и, наслаждаясь, разрешал себе погрызть сухарик.

Махмуд-бек невольно вспомнил детство. Однажды ночью он проснулся от подобного хруста. Его

удивило, что Рустам, добыв где-то лепешку, не поделился с ним. Утром, приподняв курпачу, на которой

спал Рустам, он увидел два кусочка лепешки. Рустам смутился, но так и не объяснил, в чем дело.

Этот случай почему-то никогда не вспоминался прежде. Как, вероятно, многие другие незначительные

события детства.

День в камере начинался очень рано. Заключенные вышивали кошельки. Безобидное, но прибыльное

дело. За эту работу заключенных кормили.

Арзиновеш - уличный писец привык к людским бедам. Каких он только не выслушал жалоб - горячих,

путаных, длинных, очень коротких. Иногда трудно понять, кому и на кого жалуется человек, что просит у

высокопоставленной особы.

Эта женщина рассказывает о своем муже. Она считает его самым честным, добрым и хорошим.

– Что он делал?
– спрашивает писец.

– Он беспокоился о людях.

Довольно туманное объяснение. Но арзиновеш за долгие годы научился выдержке. Он терпеливо

задает вопросы, и в конце концов ему становится ясно, за что арестован муж.

По тонким пальцам писец догадался, что женщина молодая. Он хотел будто случайно прикоснуться к

ним, погладить эти на редкость белые пальцы. Но женщина плакала. Как-то странно... Глухо, тяжело

дыша, вздрагивая.

– Кому будем писать?
– спросил арзиновеш.

Самый важный вопрос. У него лежали бланки всех сортов и всех цен. Бланки с прошением на имя

министров были особые, стоили дороже, чем серые, обычные, для мелких начальников.

У женщины были деньги. Может быть, последние. Но это уже не касалось писца.

103

Над бумагой, сверкающей белизной, арзиновеш сосредоточивался, думал, почесывал за ухом

кончиком калама. Все слова, что лягут сейчас на бумагу, ему давно известны. Он пишет много лет по

установленному образцу. Но нельзя даже перед этой убитой горем женщиной показать, что его труд

легок и прост.

Арзиновеш писал прошение на имя министра. В прошении говорилось о хорошем, бедном человеке,

которого оклеветали враги и за которого может заступиться только самый чуткий, самый добрый человек

– министр.

Наверное, женщина считает, что почти все сделала. Ох, как долго ползут даже эти дорогие белые

бумаги! У чиновников много других забот. Разве они поторопятся доложить министру о судьбе бедного

эмигранта?

А если эмигрант был против законной власти в стране?..

Калам мягко выводил слова прошения. Женщина перестала плакать, не дыша, смотрела сквозь чадру,

как рождаются спасительные строки.

Расплатившись с писцом, получив драгоценный свиток, она, низко наклонив голову, двинется к

правительственным учреждениям, в богатые кварталы города. Здесь начинается длинный путь по

коридорам с грубыми длинными скамейками. Некоторые просители, обычно старики, садятся на

корточки, привалившись спиной к стене. Женщины, молодые и старые, в залатанных или богатых

одеждах, теснятся в сторонке. Если у человека горе - оно отражается на его лице. Но лица этих женщин

закрыты...

Впрочем, сюда, в эти тесные коридоры, с радостью не приходят.

Фарида жила в маленькой комнатке. Земляной пол был покрыт потертым паласом. В нише,

задернутой легкой занавеской, стояла посуда, лежали заготовки тюбетеек, клубки ниток, коробочка с

иголками. В другой, открытой, нише поднимались горкой одеяла и подушки.

В холодное время приходилось складывать курпачи на пол, чтобы не чувствовать сырости.

Добрая, заботливая старушка нашла эту комнатку по соседству. Фарида не осталась в городской

квартире и не захотела вернуться к отцу.

Часами она сидела, склонившись над работой: вышивала тюбетейки.

С давних времен известен этот узор. Из Ферганской долины, славившейся своими мастерицами, узор

перебрался в чужую страну. Уже не старухи, а девушки вышивали на черном поле тонкий силуэт бидома

– плода миндаля. Простота и строгость... Вот к чему стремятся лучшие мастерицы.