если ужинаешь с дьяволом, следует запастись длинной ложкой, гласит английская пословица”.

Фред взял ключ от номера, поднялся к себе. Быстро побросал самое необходимое в круглый кожаный

баул. С сожалением глянул на два своих роскошных клетчатых кофра. Ладно, в конце концов, пришлют, не

станут же они мелочиться. Оставляя ключ портье, Фред сказал, что отправляется по магазинам, если будут

спрашивать — к вечеру вернется.

Он действительно немного попетлял по городу, вышел на Унтер-ден-Линден. Не выявив слежки, взял

такси и помчался на вокзал. Ему повезло — поезд на Париж уходил через полчаса…

Уже в Лондоне Фред обнаружил среди почты конверт без обычных штемпелей и марок. Письмо было

кратким.

“Друг мой, — писал Розенберг, — я рад, что Вы добрались домой без осложнений. Появляться снова в

Германии для Вас крайне нежелательно. Как Вы понимаете, нашим службам стало кое-что известно о Вас. Что

касается меня, то по-прежнему надеюсь на Ваше дружеское расположение. А.Р.”.

Перечитав письмо, Фред помрачнел — он еще раз понял, что война неотвратимо приближается.

Его массивная фигура едва помещалась на легком раскладном стульчике. Было просто непонятно, как

7 выдерживает стокилограммовый вес полотняная перепонка. Перед ним стоял мольберт, на траве лежал

открытый ящик с красками и кистями. Трава вокруг была такой яркой, что казалась нарисованной.

Художник устроился на вершине холма. Пейзаж, который открывался с высоты, покорял. Слева, на более

высоком холме высились зубчатые стены древнего замка Бордэберри. За ними, далеко на горизонте, в голубизне

неба прозрачно маячили вершины испанских Пиренеев. Можно было подумать, что горы эти не имеют

основания на земле, а просто парят в воздухе.

Впереди была живописная долина. Густо-красные крыши селений отчетливо контрастировали с зеленью

виноградников; веселая речка игриво извивалась между ивовых зарослей; небо над долиной казалось

переснятым с переводной картинки… Не перенести на холст всю эту красоту было бы кощунством, подумал

художник. Кисть коснулась холста. В то же мгновение на мольберт набежала тень.

Уинстон Черчилль недовольно оглянулся. Легкое облачко прикрыло солнце. Но едва Уинстон повернул

голову, облачко соскользнуло с ослепительного диска и, словно извиняясь за бестактность, полетело дальше.

“Даже облака видят во мне хозяина”, — с усмешкой подумал Уинстон. Эта самоуверенность еще более

подняла праздничное состояние духа. Здесь, на юге Франции, Черчилль редко расставался с хорошим

настроением. Ставя Англию превыше всего на свете, он все же редко испытывал желание взять в руки кисть

при виде родных пейзажей. Его влекли краски яркие, сильные, не приглушенные капризами климата. Это и

было одной из причин, побудивших Уинстона принять приглашение владельца замка генерала Брутинелля

погостить с семьей в его владениях. Причиной приятной, но не единственной.

Черчилль был уже немолодым человеком, ему шел шестьдесят четвертый год. В бурном море

политической жизни Уинстон много раз взлетал на гребень и падал с него. Немало подпортила карьеру

неудавшаяся авантюра с захватом турецкого полуострова Галлиполи во время первой мировой войны. Уинстон

осуществлял свой план с упорством фанатика. Однако переоценка возможностей военного флота,

несогласованность в действиях командующих различными родами войск привели к тому, что многие матери

справедливо стали называть Черчилля “убийцей наших сыновей”. Каждый раз, соскальзывая с очередного

гребня, он на время уходил в тень, чтобы дождаться следующей волны. Вот и теперь Уинстона не покидало

ощущение, что приближается его звездный час.

Незадолго до отъезда во Францию вышел сборник речей “Почему Англия спала”. Пожалуй, это были

лучшие его речи за все время деятельности. В них он дальновидно указывал на реальную угрозу Англии со

стороны наращивающего стальные мускулы нацизма, разоблачал фальшивые обещания Гитлера, анализировал

соотношение сил и, что особенно было ценно, клеймил и высмеивал нацистов и соглашателей британского

кабинета. Его речи подготавливали общественное мнение к неизбежному столкновению с фашизмом.