Одних он опускал в кипящий котёл — подкармливать фосфором команду. Других, хорошенько просолив, вешал на леску и вялил, вялил, вялил...

В каюте у Борщика на полочке стояла открытка с нарисованными на ней тополями, арбузами и надписью «Привет из Мелитополя». Именно для своих друзей из родного южного городка добрый кок заготавливал диковинные океанские закусочки. В камбузе и на корме, как спасательные кружочки, покачивались колбаски и морские окорочка разной величины, чтобы во время отпуска под весёлый разговор можно было угостить всю родную улицу, которую друзья между собой уже называли улицей Борщика.

Так вот в минуту, когда кок вспомнил на палубе о пахучих тополях, арбузах и о родной улице, в его кальмарницу вцепился самый крупный за весь рейс кальмар.

Размечтавшийся кок не заметил, что сзади него на своём матрасе загорала поселившаяся в его каюте спутница Матрёшкиной. Он дёрнул леску, кальмар перелетел через его голову и с хрюканьем заплясал на спине спутницы свой воинственный танец.

Спутница, вскрикнув, подпрыгнула и грохнулась снова. Борщик от испуга поддел головой висевший сбоку спасательный круг, который тут же рухнул на череп вздрогнувшего динозавра.

Матросы опустили шкоты. Ветер погас. Команда собралась у трюма, а Челкашкин, бросившийся к ящеру, стал быстро ощупывать его голову.

— Трещина? — спросил Солнышкин.

— При чём тут трещина? — вскинулся Челкашкин и возмущённо потряс рукой: — Шишка! И качается зуб!

Впервые за семьдесят миллионов лет старый мирный ящер ни за что ни про что схлопотал ядрёную шишку и едва не лишился зуба.

И возмущённый Челкашкин, требуя кусок льда и крепкую нитку для подвязки клыка, спрашивал:

— За что? Ну скажите, из-за чего и из-за кого страдает животное?

В это время над собравшимися прозвучал не менее возмущённый голос капитана:

— О динозавре беспокоитесь, а несчастная женщина лежит!

И, обращаясь к доктору, Моряков спросил:

— Так кому нужно оказывать помощь в первую очередь: женщине или динозавру?

ЧТО ТАКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ

— Так кому, динозавру или женщине? — спросил снова Моряков.

— Вот вы и помогите женщине, — неожиданно для всех сказал Челкашкин, спрыгивая с трюма. — А по-моему, здесь кое-кого нужно не лечить, а хорошенько воспитывать.

Пострадавшая приоткрыла один глаз и, дёрнув ножкой, раздражённо проскрипела:

— А по-моему, кое с кем надо разобраться, а кое-кого, — она бросила взгляд на Борщика, — может быть, даже отдать под суд.

Добрый Борщик подпрыгнул вместе с кальмаром:

— Меня? Меня судить? За что?

—За то, что натравливаете на женщину морских хищников, — всхлипнула пострадавшая.

Кое-кто посмотрел с недоумением на хрюкавшего кальмарчика, а мгновенно вскипевший Челкашкин подступил к ошарашенному Морякову.

— Все слышали? — спросил он. — Вот вы её спасите, отдайте ей, как Борщик, свою каюту, а она вас в благодарность не только с палубы сгонит, а ещё и под суд упечёт!

Это был уже не первый такой разговор Челкашкина с Моряковым. Доктор терпеть

не мог наплевательского отношения к коллективу с чьей бы то ни было стороны! На тебе! Все стараются, все потеют, а одна подрумянивает на солнце бока!

— Но может быть, человек изнемог в пути! — предположил Моряков.

— Да-да! Кто-то грёб, а кто-то, бедный, посапывая, укладывал ножку на ножку! — парировал доктор.

— Ну зачем же вы так! Ведь мы интеллигентные люди, — вздыхал Моряков.

Но интеллигентная лысинка доктора в подобных случаях накалялась, как спираль электроплитки в 360 ватт.

— Вы что, не видите, что это нравы пирожковой площади: слопать у продавщицы пирожок и ещё требовать, чтобы тебе сказали «спасибо». Со мной такие штучки не пройдут! — резко сказал доктор и вдруг, повернувшись к «пострадавшей», быстро спросил: — Ваша фамилия?

— Ну Сладкоежкина, — слезливо пропела она.

— А почему, позвольте вас спросить, вы не шили со всеми парус? Почему? Матрёшкина шила, Солнышкин шил, а Сладкоежкина не шила?

— А там моя иголочка была!

— В президиум вас за это! — усмехнулся Челкашкин. —А почему, позвольте спросить, вы валяетесь на палубе, когда все-все, — он

обвёл всех пальцем, — драят и моют, скребут, ведут борьбу за жизнь парохода?

— Ну, если бы пароход был мой... — краснея, начала Сладкоежкина.

— А, так, значит, он не ваш? — спросил доктор. Сладкоежкина пожала плечами. — Значит, не ваш? — Он лукаво усмехнулся. И, вдруг подхватив матрас, размахнулся и, пристально посмотрев на неё, ткнул пальцем за борт, где кругами так и погуливали два острых плавника: