«Вот так и вас я бы повозил с удовольствием».

Однако дельфины о чём-то явно предупреждали, а Верный всё продолжал ворчать.

— И чего это они?

— Очевидно, туземцы из-за Перчикова опять кого-нибудь собираются потрошить, — недовольно вставил разбуженный шумом Мишкин.

— Конечно, Борщика! — буркнул Петькин. — Он вкусней всех пахнет.

— А по-моему, того, кто больше всехшро- штрафился! — поправил его Перчиков.

И довольный поддержкой будущего космонавта, кок усмехнулся, вдруг представив,

как Петькина посыпают перцем, а кое-какие места смазывают горчицей.

Беспокойство его улеглось. Он вдруг предположил:

— А не отдохнуть ли нам всем перед островом? — И кивнул в сторону трюма: оттуда вылетали такие звуки, что старый динозавр готов был пуститься в пляс. Кок повесил на дверь камбуза табличку, на которой было крупно написано: «Я под динозавром!» — и оглянулся: — Идёте?

— А почему бы и нет? — не стал возражать Солнышкин. Вахту он только что сдал счастливому Пионерчикову, получившему хорошую шифрограмму «4+5».

— Конечно, пойдём! — согласилась сразу Матрёшкина с Перчиковым.

Даже Мишкин, окончательно разбуженный весело разгоравшимися утренними звёздами, сказал:

— Поехали!

И все отправились к динозавру вслед за Борщиком, волнениям которого — увы! — в эту ночь или, точнее, в это утро так и не суждено было кончиться.

В ДОБРОМ БРЮХЕ ДИНОЗАВРА

С тех пор как Солнышкин и Борщик, уступив свои каюты Матрёшкиной и Сладкоежкиной, поставили в трюме прямо под динозавром раскладушки, а Федькин между рёбрами вместо койки подвесил гамак, чтобы удобней было задирать заживавшую ногу, в трюме забурлила жизнь, которой позавидовал бы любой кочевой ансамбль.

Конечно, здесь каждый вечер начинались такие воспоминания, такие истории и анекдоты, что от борта весёлого парохода отваливались обхохотавшиеся медузы, рыбы, дельфины.

Конечно же, здесь обсуждались самые серьёзные научные проблемы. Отчего так быстро окочурились динозавры, не обкормил ли их Борщик прокисшим борщом, и почему опоздал им на помощь доктор Челкашкин. Конечно, все их споры мог бы разрешить шагавший когда-то по жаркой Антарктиде гигантозавр, но он предпочёл молчать, чтобы не рассыпаться от хохота.

В общем, внутри динозавра с вечера волновалось весёлое море чудес. Но главное всё- таки начиналось немного позже, когда над огромными костяными лапами ящера покачивались рёбра и в такт им раскачивался старый морской гамак, а матрос Федькин, объявив: «Песни старого пирата», затягивал:

«А что такое качка? Уже четыре дня на палубе горячка, в каюте толкотня». Потом быстренько запевал: «На далёком севере эскимосы бегали», и все подхватывали так, что не только медузы и кальмары, но и бывалые акулы отлетали от бортов, переглядываясь: они там что, чокнулись?

И конечно, миллионы лет назад древний хищный ящер и предположить не мог, что в его чреве далёкие потомки устроят такую весёлую и дружную жизнь.

В нынешнее время тем более никто бы не поверил, что в брюхе динозавра могли появиться самые жизнерадостные песни.

А песни появлялись. Потому что у Федькина незаметно прорезался такой голос, что даже Моряков однажды воскликнул:

—Да этого человека ждёт великое будущее!

Но Федькин в великие не собирался. Он даже не думал стать когда-нибудь лауреатом будущей премии, а просто пел про море, про мужество, про друзей. Пел звёздам, пел ветру, пел морю. И на его концерты набивался полный трюм слушателей.

Федькин подождал, пока Солнышкин усадил Матрёшкину на раскладушку, где уже, похрустывая изюмом, сидела Сладкоежкина, пододвинул ногу поближе к Челкашкину, который, не теряя времени, делал перевязку, и, наконец, дождавшись кока, бравый пират подмигнул ему и весело выложил только что сочинённую специально для него песню:

Всё обдумывая завтрак,

Опершись на правый бок,

В добром брюхе динозавра

Отдыхает добрый кок.

Перед штормом или штурмом,

Не сопя и не пыхтя,

Рядом с коком юный штурман

Спит, как малое дитя.

Экипаж, конечно, видел,

Как прекрасен их удел —

Ящер кока не обидел,

Ящер штурмана не съел .

Он им дал по чебуреку,