— А где там наш Алёша?

— А вон, видите, они плавают с Матрёшкиной.

— Славная девушка, — сказала бабушка и вдруг всплеснула руками: — Плавать-то он плавает, а деньги Маше Парусковой отправить забыл.

— Пусть поплавают, — сказал Робинзон.

— Нет! — крикнула бабушка. — Пора его будить!

Робинзон так стукнул пальцем в глобус, что раздался грохот и где-то около Солнышкина огромный попугай Стёпкиным голосом истошно завопил: «А-а-а-а!»

Солнышкин открыл глаза и вскочил.

Рядом, возле бунгало, кружась на одном месте, истошно вопил артельщик и хватался за брюхо, из которого вываливались горячие блины.

«Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ», — ГОВОРИТ СОЛНЫШКИН

В то самое время, когда Перчиков и Солнышкин отправились отдыхать, ликующий

артельщик покатился совсем в другую сторону. Его несло в действительно радостной эйфории: ему — хе-хе! — кивнул головой сам Хапкинс-младший, он вроде бы назвал его президентом! Корреспонденты набросали тысячу таких мыслей, что у Стёпки заранее перед глазами так и сыпались доллары, доллары, доллары! За мемуары — доллары, за вещички зимовщиков — доллары! За штаны Хапкинса — миллион, за шубу — миллион, за унты — миллион. Да если просто организовать выставку — штаны и шубы, шубы и штаны — и то миллион!

Миллионы летали в воздухе, и он приплясывал и хихикал, пока не влетел в то самое бегемотье болото, в котором сейчас дремал единственный оставшийся на острове поросёнок.

В радости Стёпка опустил на него пятку и тут же испуганно подпрыгнул: поросёнок издал отчаянный хрюк и поддал обидчику в одно весёлое место так, что тот взвыл и, вытаращив глаза, бросился от гип-по-по- там-ма. Гиппопотам бежал аа Стёпкой, Стёпка за гиппопотамом. Оба они, визжа и хрюкая, мчались по кругу, когда вдруг сзади среди ясного неба грохнул грохочущий гром, и артельщика каким-то толчком вынесло к спокойному океану, к бунгало, где вблизи от своего изваяния спал, задрав носик, Перчиков и его друг Солнышкин.

Они, покачиваясь, спали, а прямо возле них на двух тарелочках, покачиваясь и дымясь, пузырились от масла горячие стопки блинов, которые только что «втихаря», как говорят моряки, оставил своим приятелям и защитникам внимательный Борщик, потому что он был из породы людей, которые любят устроить незаметно хорошим людям какой- нибудь маленький праздник.

Стёпка, понятно, относился к совсем другой породе. Поэтому, хапнув так и шипящие блины, сунул их под рубаху и тут же завертелся и завопил, будто под ним дёргался сразу десяток поджаренных гиппопотамчиков.

— Чего орёшь? — спросил, продирая глаза, Перчиков.

— Чего вертишься? — спросил, оглядываясь, Солнышкин.

— Печёт! — крикнул артельщик, прижимая шипящие блины к животу.

— А зачем хапал, — усмехнулся Солнышкин, увидев пустые тарелки и сообразив, в чём дело.

— Греюсь, после десяти лет в льдине греюсь! — соврал артельщик первое, что плюхнулось в голову.

—Ладно, грейся... — сказал Солнышкин. — Только не дури. И будь повнимательней со всеми этими Боббиками и Джеками. Как бы не было неприятностей.

— Ладно-ладно, знаем! — вспыхнул артельщик, вспомнив про пять миллионов. — Знаем, от кого беречься.

— Я предупреждаю серьёзно, — сказал Солнышкин. — А там дело хозяйское.

Кажется, самое близкое будущее готовило артельщику неприятности, куда большие, чем потеря каких-нибудь пяти миллионов «зелёненьких».

Одно из доказательств этого подоспело очень скоро.

ПОРЯДОЧНОСТЬ — ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!

Едва куда-то отчалил артельщик, из тех же пальмовых зарослей к бунгало выбежал с ружьём длинноногий человек в капитанской форме, в котором друзья тут же узнали капитана теплохода «Джон Хапкинс».

Он тяжело дышал, оглядывался и нервно покусывал рыжие, как и бакенбарды, усы. Видно было, что у него из-под ружья только что ушла очень крупная дичь.

— Что с вами? — спросил Солнышкин.

Но в ответ от него услышали:

— А нет ли здесь поблизости почтовой конторы?

Правда, разглядев двух моряков, он, вздохнув, сказал:

— Разрешите представиться: Пит Петькинсон, капитан «Джона Хапкинса».

Капитан был хорошим моряком. Но кроме любви к морю, им владели ещё две страсти — охота на крокодилов, бегемотов и любовь к почтовым маркам. Все его альбомы с детства были забиты зубчатыми треугольничками, квадратиками, ромбиками. Собственно, и коллекционировал он марки дальних земель, на которых были корабли, паруса и самые дикие звери: львы, тигры, зебры, утконосы, жирафы, страусы...

Море он любил, марки он очень любил.

А вот чего он не любил, так это невероятного группового дырробррычанья, от которого рушилось всё прекрасное, дрыгалась луна, брыкались звёзды и разваливались мозги!

И, ворча: «Ещё один такой бырр, и я откину свои длинные дррыги», — он сбегал куда подальше на своих длинных ногах в поисках дичи и почтовых марок.

Вот и теперь он бросился в чащу тропического леса за каким-то огромным животным и даже дал вслед ему хороший, но неудачный залп.