Солнышкин вынырнул и хотел взобраться на Землячка, но увидел, что и Матрёшкина обратила внимание на пузыри. Они били из воды, как из шампанского.

В это время с парохода раздался свист. Там Пионерчиков поднимал кверху три пальца. А сверху, с пальмы, что-то крича, показывал на воду обеспокоенный Хапкинс.

Всё это было необычно и даже тревожно.

Солнышкин задумался, но тут же отвлёкся: по берегу к нему трусил Петькин с выпученными глазами и, вертя пальцем у виска, кричал:

— Стёпка — того! Стёпка нас заложил! Стёпку украли!

Как «заложил», было непонятно, но то, что его следовало выручать, было видно даже простым глазом: к борту «Хапкинса» подходила лодка, в которой один Стёпка отбивался от четырёх Джеков.

— Его посадят в карцер к какому-то поварёнку! — бубнил Петькин.

— А ты откуда знаешь? — спросил Солнышкин.

— Слышал! — сказал Петькин, не говоря, однако, что и он причастен к некоторым событиям. Солнышкин бросился к Борщику:

— Хватай пирожки, котлеты, борщ — и айда к «Хапкинсу».

— Зачем? — в один голос спросили Моряков и Борщик.

— Выручать артельщика!

— Что? — удивился Борщик, у которого Стёпка десять лет назад ухватил десяток сарделек.

— Да ведь он там не один! Там же расправляются с маленьким поварёнком! — крикнул Солнышкин и выложил дикую историю маленького Тома.

— Что ж ты молчал! — крикнул Борщик.

И через несколько минут Солнышкин,

Петькин и Федькин с костылём и гитарой летели к «Хапкинсу» на Землячке, а Борщик в развевающемся халате и колпаке, с миской и кастрюлей в руках — на Сынке. С ними в бой рвалась и Матрёшкина, кричавшая: «Не пущу одних!» Но разве могли взять с собой женщину мужчины, закатавшие рукава тельняшек!

Издалека они заметили, как суетящиеся у айсберга учёные и редакторы журналов прикладывают Бобби Хапкинса головой к

айсбергу. И даже отсюда было видно, как у него на макушке растёт огромная шишка.

СОРВАВШИЙСЯ ДОГОВОР

Никто из дотошных корреспондентов, толпившихся на берегу, не мог объяснить, что произошло с уважаемой головой Бобби Хапкинса. Они задавали вопросы друг другу, пытались интервьюировать каждого оказавшегося поблизости. Но всё было бесполезно.

А если бы брали интервью у собак, то добрый корабельный пёс Верный мог бы рассказать, как, высунув от жары язык, он забрался отдохнуть в хорошо продувавшийся ветром старый черепаший панцирь. Он уже закрыл глаза, как вдруг услышал хруст песка и голос Хапкинса-младшего.

— Ага! Вот к нам идут наши миллиончики! — сказал Хапкинс своим Джекам.

Верный насторожился: за долгие морские годы старый пёс насобачился понимать любую человеческую речь лучше, чем собачью. И разговоры о деньгах вызывали у него неприязнь: там, где появлялись деньги, чаще всего вспыхивали драки, ссоры, предательства! Начиналось с «зелёненьких», а кончалось верёвкой на шее или сидением в льдине.

Скоро перед его носом появились ноги Стёпки-артельщика, сзади — ноги Хапкинса, и начались переговоры, от которых у верного флотского пса Верного шерсть стала дыбом.

— Господин президент, это правда, что вы действительно президент Тариоры? — спросил молодой Хапкинс.

— Хе-хе! — ответил на это Стёпка так, что в глаза Верного залетели золотые зайчики. — Кто-то, может быть, и не верит, но вы спросите у местного населения. — И он кивнул головой на пальму, где, почёсывая ногой ногу, учил разговаривать попугаев дядюшка Бобби Хапкинса.

— И никто другой не может претендовать? — Тут Хапкинс показал в сторону «Даёшь! », куда удалился по своим делам вождь племени Перчиков.

— Хе-хе... Претендовать! Я сменил его на законном основании. Спросите у дядюшки.

— Тогда перейдём сразу к делу! — сказал Хапкинс.

И Верному показалось, что он увидел, как приблизились друг к другу две рыжие головы.

— Значит, земля, на которой мы с вами сидим, принадлежит вам?

— Естественно! — пыхнул Степка.

— И всё, что вокруг? — Хапкинс показал на пароход, на кита, на кафе, где старался Борщик.

Степка замялся, но с некоторой неопределённостью подтвердил:

— Возможно...

— Так, может быть, продадите весь этот Диснейленд? — Хапкинс постучал по панцирю пачкой «зелёненьких» так, что шерсть на Верном взъерошилась и чуть не проткнула крышку панциря: ведь именно за такие «зелёненькие» его когда-то и продали!

Артельщик призадумался, глубоко вдохнул долетавшие со стороны кухни запахи зелёного лука и, что-то переборов в себе, сказал:

— Нет, продать не могу!

Верный одобрительно завилял хвостом.