— Как у тебя язык-то не зачервивит?! — крикнул гетман.

— О своём языке лучше бы подумал. — И, отвернувшись от гетмана, писарь стал говорить Артамону Сергеевичу: — У него полк стоял в Ичне наготове да ещё Волошская хоругвь в Ольшовке. Сбор полкам назначен был в Лубнах... Мы, зная об измене, сказали о том Неелову. Неелов и сам не чаял доброго от Демьяна. Демьян в глаза ему обещал отсечь голову с бородой... Тринадцатого марта мы ночью расставили стрельцов великого государя вокруг гетманского двора, вошли потихоньку в хоромы. Райча дверь в спальню открыл, спрашивает, где гетман. Демьян вскочил, кинулся саблю искать, мы его за руки, отвели в дом Неелова. Демьян увидел ружьё, кинулся нас пострелять, да я этого не допустил, из пистолета пальнул.

— Так ли было дело? — спросил гетмана Артамон Сергеевич.

Многогрешный молчал.

— Тебя одна правда может избавить от худшего.

— Всё это — брехня! Вот начну говорить про их измены, тогда поглядим, кто святее.

— Демьян Игнатович, а что ты нам скажешь про сотника Григория Карповича, коего посылал ты к митрополиту Иосифу Тукальскому?

— Посылал его проводить посланца митрополита, а вернее, святой образ. Ради исцеления недугов привозил ко мне тот образ из Канева казак Семён Тихий.

— Хорошо, что не забыл ни Карповича, ни Семёна Тихого. — Артамон Сергеевич положил перед собою лист и прочитал: — «Митрополит, поцеловавши икону, спросил Семёна: «Что там доброго учинили?» — «За чем был послан, всё исполнил вашими молитвами», — отвечал Семён. Тут Иосиф подошёл ко мне и, взявши за пуговицы, сказал: «Давно бы так, господин сотник, надобно было поступить вашему гетману. Сами знаете: при ком хан, тот и господин. У султана столько силы, что и Кракову, и Москве даст себя знать. Но только им на нас не придётся наступать. Своих городов не оборонят. Великий у них переполох будет, когда узнают, что наши гетманы в неразрывном приятстве пребывают...» Всё это, Демьян Игнатович, написано рукой сотника Григория Карповича.

— Теперь всякий рад меня утопить, — буркнул гетман.

Артамон Сергеевич поднялся:

— Хотел по душам с тобою поговорить. Не получилось. Что ж, будешь отвечать боярскому суду, коль Матвеев тебе не дорог... Одного — за волосы, другому — голову с бородой прочь... Уж очень ты храбрый на слово, Демьян Игнатович! Прощай.

Поник гетман, понял: мог бы себе помочь, упустил птицу, а она сама в руки шла.

Великая государыня Наталья Кирилловна слушала сказки. На неё напал стих плакать без причины, а уж на восьмом месяце! Алексей Михайлович всполошился. Приказал карлам и бахарям развеселить царицу. Карлы покуролесили, покуролесили, да все орут, кривляются. У Натальи Кирилловны слёзки так и брызнули из глаз, закрыла лицо руками, простонала:

— Видеть этого не могу!

Карлов как ветром сдуло. Принялись бахари царицу тешить...

Начал один сказывать про Ивана Коровьего сына, а Наталья Кирилловна говорит:

— Зачем мне коровий сын? Хочу царю царевича родить, коли Бог будет милостив ко мне. Говорите покороче да повеселее.

Стал другой бахарь сказывать:

— Жил-был старик со старухой. Была у них кошечка-судомоечка, собачка-пустолаечка, овечка — Богу свечка да корова — мычать здорова. Пришёл волк из лесу, говорит: «Старик, отдавай старуху!» Старику жалко родимой жены, отдал кошечку-судомоечку, а волку кошка на один глоток. Опять кричит: «Отдай старуху!» Старик отдал собачку-пустолаечку. Собака волку на один зубок. Завыл пуще прежнего: «Отдавай, старик, старуху!» Выставил бедняга волку овечку — Богу свечку. Овечка волку лакомство. Облизнулся и давай хвостом по двери дубасить. Делать нечего. Отдал старик волку корову — мычать здорову. А старушку себе оставил. Стали они жить да быть и теперь живут, хлеб жуют.

Вздохнула царица:

— Конец хороший, да какое ж веселье, коли волк старика со старухою совсем разорил?

Тут выступил вперёд бахарь-хохол.

— Меня выслушай, государыня самодержица. Бижить мужик, а навстрич йому иде москаль. Мужик и пыта у москаля: «Москалю, москалю! Чи не находив ты торбынкы, а в торбынци выторопок?» — «Што?» — спрашивает москаль. — «Чи не находив ты торобынкы, а в торбынци выторопок да дви паляныци?» — «Нет, — говорит москаль. — Я нашёл мешок, а в мешке — заяц да две лепёшки. Твоё?» — «Ни, — кае мужик, — сё не моё!»

Наталья Кирилловна улыбнулась:

— Ещё расскажи, только по-русски.

— Могу и по-русски. Поехал мужик в извоз, а жена пошла его провожать. Прошла с версту и заплакала. «Не плачь, жена, я скоро приеду». — «Да разве я о том плачу? У меня ноги озябли».

Засмеялась Наталья Кирилловна.

— Хотела вас всех прочь гнать, да про жён-то вроде весело. Расскажите мне такую сказку, чтобы в ней и правда была, и поучение, и чтоб изюминка.

— Про жён так про жён! — никому не уступает места бахарь-хохол. — Слушай, матушка-государыня. Два купца, два брата молочных, собралась на ярмарку к Макарию. Попрощались с жёнами, поехали. В дороге и раздумались. «Убивалась моя жена перед разлукою, — сказал один купец. — Уж так слезами заливалась. Должно быть, крепко меня любит». — «А моя, — говорит другой, — слезинки не уронила. Какое плакать — смеялась!» Тут и говорит первый: «Давай воротимся да и поглядим, как жёны по нам тужат». Сказано — сделано. Воротились к ночи, в город вошли пеши. Подкрались к хоромам купца, по которому жена горько слёзы лила, глядят: а у купчихи любовник. Подносит она чару милому дружку и говорит: «Пей! Теперя я вся твоя!» А полюбовник смеётся: «Так уж и вся! Что-нибудь есть и мужнино». Купчиха оборотилась к окошку задом и говорит: «Мужнего во мне — одна жопа. Вот ему!» Пошли купцы, братья молочные, к хоромам, где жена смеялась, провожая супруга. Глядят: стоит купчиха на коленях перед иконами, молится: «Подаждь, Господи, моему сожителю доброго возвращения». Кому что на роду написано. Вернулись купцы к своим обозам, поехали торговать. Товар продали с прибылью, пора домой. Купец, у которого жена Богу о нём молилась, купил для гостинца самую дорогую парчу на шубу. А брат его горемычный тоже парчи купил, пол-аршина. Приехали, одарили жён. Та, что молилась, расцвела пуще прежнего, а та, что с любовником миловалась, — пожелтела от злости: «Ты что мне лоскут купил? Куда его прилепить?» — «Да на жопу, — говорит купец. — Моя только жопа, я свою часть и снарядил. Носи на здоровье».