Анри и я утвердительно киваем головой.

Во второй половине дня мы распечатываем тяжелые ящики, привинчиваем к столам тиски, раскладываем по рабочим местам инструмент: молотки, зубила, обжимки, электрические дрели. Просторное помещение, разделенное на три секции, приобретает вид настоящего заводского цеха. Возле окна, неподалеку от входа, ставится широкий стол и над ним прибивается табличка: «Контролер».

К вечеру я успеваю поговорить почти со всеми активистами, работавшими вместе со мной в каменоломне. Вернувшись в лагерь, иду в котельную, расположенную в подвальном помещении бани. Иван Михайлович — он дежурный слесарь — подробно обо всем расспрашивает меня. Наши установки он одобряет: осмотреться нужно, конечно, прежде всего. Побарабанив пальцами о стол, он вполголоса говорит:

— Первое время вас, наверно, будут обучать, потому что сборка частей самолета немыслима без специальной подготовки. Если это будет так,— а это должно быть так,— ваша задача растянуть время ученичества. Все.

На следующее утро во двор «Рюстунга» въезжают крытые брезентом автомашины. Мы под руководством Джованни выгружаем связки легких дюралевых деталей и разносим их по столам. В одной из машин обнаруживаем стальные изогнутые пластины — их приказано сложить у станка.

Я понятия не имею о назначении всех этих частей. Спрашиваю Джованни. Оказывается, это детали нервюр. Что такое нервюра, мне известно как бывшему авиамоделисту — я сам их изготовлял, правда, не из дюраля, а из бамбуковых палочек. Тогда я пробовал даже изучать аэродинамику. Но с той поры в голове моей остались лишь самые общие сведения об устройстве самолета: плоскости, состоящие из нервюр и лонжеронов, фюзеляж и в нем — шпангоуты и стрингеры…

Покончив с разгрузкой, мы занимаем рабочие места. Флинк встает у центрального ряда столов, три других мастера — возле боковых. Вдруг в цех заходит Зумпф и выкрикивает мой номер.

— Здесь.

— Ко мне.

259

Когда я подхожу к капо, он шепчет что-то обер-мастеру. Тот дергает плечом. Зумпф говорит:

— К обер-контролеру господину Штайгеру, быстро!

Мне становится не по себе. Я видел вчера обер-контролера: типичный, на мой взгляд, переодетый гестаповец — подтянутый, щеголеватый, с недоброй кривой усмешкой. Уж не донес ли на меня Флинк за сообщение об убийстве штрафников?

Делаю незаметно знак Зумпфу — хочу, мол, поговорить. Он топает ногой.

— Быстро!

Выхожу из цеха, сворачиваю за угол и останавливаюсь у двери застекленной беседки, сложенной из гладких камней. Стучусь.

— Пожалуйста.

Вхожу. Очень тепло, много света, пахнет духами.

— Покатилов?

— Так точно.

— Почему не здороваетесь?

— Добрый день.

— Проходите.

Поднимаю глаза. Штайгер в мягком светло-сером костюме, лицо розовое, на лацкане пиджака — круглый значок с изображением свастики. Подхожу к его столу, заваленному чертежами.

— Можете сесть.

Сажусь. Пол в беседке покрыт линолеумом. Слышу:

— Мне рекомендовали вас как дисциплинированного и грамотного хефтлинга. Это так, не правда ли?

Нет, кажется, это не допрос. Выпрямляюсь и говорю:

— Мне самому трудно об этом судить, герр обер-контролер.

Штайгер скалит крепкие белые зубы.

— Ответ мне ваш нравится, вы прекрасно владеете немецким. Однако перейдем к делу.

Он достает сигарету. У меня вновь мелькает подозрение. Штайгер говорит:

— В вашей карточке записано, что вы учащийся авиационного техникума. Что такое техникум?

— Это среднее специальное учебное заведение, герр обер-контролер.

— Кем становятся люди, завершающие курс обучения в авиационном техникуме?

— Техниками.

— Читаете ли вы чертежи?

— Плохо.

— Это мы сейчас проверим. Перейдите сюда.

260

Нет, это, конечно, не допрос. Пока я огибаю стол, Штайгер разглаживает белой короткопалой рукой верхний чертеж. На его среднем и безымянном пальцах поблескивают дорогие камни. В правом нижнем углу чертежа различаю надпись: «Мессершмитт-109».

— Итак,— произносит обер-контролер,— что означает это?

Указательный палец его останавливается возле четырехзначного числа. От числа в обе стороны расходятся тонкие линии стрел. В верхнем правом углу чертежа вижу слово «Rippe-8», окидываю взглядом все изображение и отвечаю:

— Число обозначает длину нервюры.

— Очень хорошо. А это?

Палец его перемещается вниз до цифры «6», указывающей размер какого-то отверстия.

— Это диаметр.

— Прекрасно… Вы военнопленный?

— Нет.

— Возраст?

— Двадцать лет.

— Как долго в заключении?

— Два с половиной года…

Я опять сбит с толку. Для чего потребовались обер-контроле-ру эти сведения? Кто меня рекомендовал ему и зачем? Штайгер быстро встает. Я тоже.

— Назначаю вас контролером в первый цех.

Я обалдеваю. Контролером? Меня?.. Во-первых, это что-то явно противоречащее моему долгу, а во-вторых, я ведь ровно ничего не смыслю в техническом контроле… Эх, Иван Михайлович, и надо же было делать из меня учащегося авиационного техникума!