будет веской причины опоздания, но у меня нет даже плохой причины. Я подумываю изобразить

болезнь, но вижу маму, стоящую по другую сторону двери. Она прижимает палец к губам и

настоятельно зовёт меня внутрь.

— Ари Элизабет Александр, — шепчет она, её тон твёрд. — Мы поговорим об этом утром,

я не хочу бодрствовать полночи, слушая, как вы с отцом ссоритесь, я предлагаю тебе идти в

постель. Он спит. Я скажу ему, что ты пришла раньше. Я не буду снова ему лгать. Поняла?

Я киваю, чувствуя слабость до глубины души. Я никогда не хотела, чтобы она лгала ради

меня. С этого момента мне придётся быть более осторожной. Я не могу втягивать её в это. Не могу

вообще никого втягивать.

Она обходит лестницу и поворачивает направо по коридору к их с папой спальне. Я жду,

пока не слышу, как закрывается дверь её ванной, и затем пробираюсь в офис отца, чтобы вернуть

его главный ключ от Парламента, и несусь, перепрыгивая через каждые две ступеньки, чтобы

поскорее уйти из опасной зоны.

Я проскальзываю в комнату, встряхивая руки, чтобы остановить дрожь, и направляюсь в

ванную, чтобы содрать с себя одежду, которая почему-то кажется мне грязной, хотя я едва ли её

носила. Я брызгаю водой в лицо и завязываю волосы в неряшливый узел на макушке.

Нервы успокаиваются, но я всё ещё напряжена.

Я вытягиваю руки над головой, закрываю глаза и изгибаю спину, покидая ванную, чтобы

взять пижаму из шкафчика. Я только вхожу в комнату, когда слышу колебание оконных занавесок.

— Привет, я рано, — говорит Джексон, проскальзывая через моё окно и поворачиваясь

вокруг. Мы оба застываем, — Я... ты...

— Убирайся отсюда! — я бросаюсь обратно в ванную, но здесь нет ничего, кроме

полотенца для рук, а старую одежду я уже закинула в стиральную машину. Этого не может быть.

Он только что видел меня... Я прочищаю горло и делаю глубокий вдох, заставляя себя

успокоиться. Я высовываю голову из ванной. — Мне нужно кое-что из одежды. Ты можешь...? — я

указываю на свой шкаф.

Джексон выглядит таким же взволнованным, как и я, но умудряется пробраться в мой шкаф

и достать пижаму из разных комплектов. Он закрывает глаза и протягивает мне красный топ и

флуоресцентно зелёные шёлковые штаны.

— Мне очень жаль, я не знал. Я ничего не видел. Ну, может быть немного, но...

— Тьфу! Просто заткнись! Я выйду через секунду. — Я прислоняюсь к двери ванной. Я

собираюсь умереть. Сию секунду. Умереть. Я накидываю одежду и выхожу из ванной, мои руки на

бёдрах. — Мы никогда не будем это обсуждать, понял? Ты ничего не видел. Ничего.

Улыбка играет на его губах:

— Ничего.

Я пересекаю комнату, чтобы сесть перед монитором.

— Где чип? Думаю, поэтому ты появился раньше, так?

— Э-э, да. Правильно.

Он садится рядом со мной, и мы оба напрягаемся. Его плечо упирается в моё плечо, его

бедро напротив моего бедра. Я должна напоминать себе дышать, дышать, дышать, потому что всё,

о чём я могу думать, это то, что он видел меня голой. Я пробегаю руками по своему лицу и

пытаюсь выжать хоть мысль, нуждаясь сейчас больше всего в смене темы.

— Не смущайся, — произносит он, изучая моё лицо.

— Я не смущаюсь.

Джексон закатывает глаза:

— Ты знаешь, никто не может работать всё время. Никто. Даже ты. Показывать слабость -

нормально. Это не делает тебя...

— Спасибо, но я не нуждаюсь в ободряющей речи. И говоря о слабости, почему ты плачешь

во время Лишения? — спрашиваю я. — Все плачут? — я знаю, это звучит бесчувственно, но я не

выношу, когда разговор сосредотачивается на мне. Я не нуждаюсь в оценке моего психического

благополучия. Я в порядке. По крайней мере, до всех этих сумасшествий я была в порядке.

Брови Джексона поднимаются от удивления:

— Плачу? Что за…?

— Да, я видела тебя плачущего той первой ночью. Поэтому я открыла глаза — на меня

упала слеза.

Он качает головой, смеясь:

— Не уверен, что именно ты думаешь, что видела, но мы не плачем.