Прихватило Михаила Ивановича еще вчера вечером, но поначалу он решил перетерпеть. Одевшись в домашний халат, он валялся на диване, охал, стонал и пил "Боржоми". Но прошла бессонная ночь, и к утру стало так невмоготу, что он решился обратиться за помощью. А, поскольку, дело было деликатного свойства, пошел Михаил Иванович не в больницу, а к знакомой бабке-шептухе. Бабка была стара даже по его собственным меркам, она помнила еще князя Кутузова и Московский пожар и счета своим годам не знала.

– Ой, плохо мне, старая! Помираю, нутренне все горит, аж кишки печет!
– Жаловался он шептухе, сидя у нее в "принемной" на диване, а сама бабка, в мышином платочке и стареньком платьице, седенькая, с носом и глазами пуговками суетилась около него.

– Да никак, внучек, ты обкушался чего-нибудь эдакого? - Озабоченно спрашивала она, щупая ему лоб и оттягивая веко.

– Комом в желудке лежит, тянет!
– Поддакивал Михаил Иванович.

– Есть верное средство!
– Обрадовалась бабка.
– Сейчас тебе, милок, пошепчу, да дам декокту из бутылочки попить, сразу всю хворобу как рукой снимет.

Затянув туже поясок на платье, бабка поплевала по углам, послюнила не первой свежести носовой платочек, положила его на лоб Михаила Ивановича и начала нашептывать наговор. Калинин, с профессиональной ревностью, прислушался. Бабка шептала следующее:

– Ой вы Белбог-Святовит, Дажьбог Возвелик - Дед Солнцелик, Мать-Сыра Земля - Пресвятая Богородица. Стану я до свету, раба божья, благословясь. Пойду, перекрестясь, из двери в двери, из ворот в ворота, все в восточную сторону на перекресток дорог. Встречу я в пути мужика червоного, да тройзубого, да бабу-коробичку да двуйзубую, да девку-балахрыску однозубую. Встречу, да пропущу, скатертью дорога. Подойдет тогда дите малое, некрещеное, возьмет за руку меня, рабу божию. Укажет мне дите малое, некрещеное, в чистом поле да лужок нескошенный. Соберу я сыру росу, горючу слезу с лужка нескошенного, с одолень-травы. Та сыра роса, горюча-слеза отворит рабу божьему врата запертые, очистит утробу, исцелит хворобу. Во утробе сидит редька колючая, редька болючая, редька сыпучая, редька нутряная, редька ветряная. Сгинь, пропади, из раба божья выходи!

Мое слово булат крепкий, ключ да замок. Булат на замок замкну, ключ в море отпущу. Море ключа не вынесет, на берег не выбросит. Вовек того моря не испить, не вычерпать. Аминь! Аминь! Аминь!

Михаил Иванович отпил из бутылочки, скривился. 

– Средстве верно, ядреное!
– Заверила его старуха.
– Посиди пока, милок, чичас оно тебя до кишок проймет.

– Ого-го!
– Минут через пять возгласил Михаил Иванович, бесом вертясь на диване.
– Проняло твое средство! Невмочь мне!

Колдун вскочил, заметался по комнате, дергая все двери подряд.

– Да не туды, Ирод!
– Напутствовала его бабка-шептуха.
– Вона, за ширмочку!

– У-у-у! Ведьма!
– Глухо ответствовал Михаил Иванович уже из-за ширмы.

Еще минут через пятнадцать бабка с интересом профессиональной сиделки изучала содержимое медицинской утки, тщательно промытое и просеянное. Помимо крупных осколков трубчатой кости в утке тускло поблескивали золотая запонка, золотой же перстень-печатка и маленькая серебряная, с чернением, фляжка.

– Да ты, батюшка, настоящий живоглот! Немудрено-то, что нутро тебе крутит. Возьми-ка вот елея освященного да по капле принимай, когда живот-то замкнет, враз все засовы-то и послетят. Родительнице моей, царствие ей небесное, ее матушка елей этот передавала, а сама-то она елей брала еще у святого пустынника Тихона, об то время, что он в дупле дубовом жил пресвятой и праведной жизнию.

 - Ну, спаси Бог тебя, бабка. Вот, изволь, - Михаил Иванович выложил на расстеленный старухой на столе носовой платочек несколько вареных яиц, тысячерублевую купюру и, подумав, отлил из своей фляжки немного Эликсира в отдельный пузырек и присовокупил к оплате.

– Вот спасибо, милок! Бабушке на хлебушек! - Старуха ловко, не касаясь денег и еды, свернула платок в узелок, поплевала через плечо, взяла его левой рукой и сунула в карман.

Колдун и ведьма побалакали еще немного о старых деньках, да о современной молодежи, да на том и расстались.

Об то же время. Восточное Подмосковье.

– Нет, Антони, трудное это дело, Эликсир вернуть. Эликсир тот во фляжке, фляжка та в утке...

– А утка в зайце, так?
– Насмешливо спросил Антон.

– Почти...
– Ответил дядя Корнелиус и примолк ненадолго. - В общем, гиблое это дело. Но вот что я думаю... Знавал я двух варнаков - Ивашку да Яшку. Умыкнули они раз дорожную шкатулку у одного человека знатного. Умыкнули, да и подались в бега - в пермскую землю, да на реку Ягошиху, к татарам безбожным. Срубили они там починок и зажили на земле.

– И че?

– А в шкатулке той среди прочих вещей была и Эликсира сткляночка припрятана. Моя это шкатулка была. У меня ее умыкнули варнаки безбожные. И чую я сейчас, цела та сткляночка, значит и Эликсир волшебный до сих пор где-то в избе их припрятан, в починке этом или на дворе где.