Шрифт:
прах.
– Галя, Галечка! – шептал Павел, наклоняясь к ней. На дороге заскрипела телега, и раздался
топот лошадей. Галя встрепенулась и вскочила на ноги.
– Спрячься, – крикнула она Павлу, – чтобы нас вдвоем не застали.
Он торопливо скрылся в кусты.
Глава XXI
Когда телега проехала и стук колес перестал быть слышен, Павел вышел из своей засады.
Но Гали уже не было. Она убежала. Осмотревшись кругом, Павел заметил ее следы на высокой
густой траве. Он пошел по ним. Нагонять ее он не думал, но ему сладко было идти по тому
самому месту, по которому она только что прошла: ему казалось, точно они еще не совсем
расстались. След был ясно виден на освещенной луной прогалине, но в темной чаще на жидкой
траве разглядеть его было невозможно. Павел задумчиво шел по прежнему направлению. Он
был грустен, но это была уже нежная, тихая грусть, ничего не имевшая общего с мрачной,
угрюмой убитостью, с какой он входил в этот самый лес час тому назад. Встреча с Галей,
прикосновение ее чистого, нежного чувства оживили и освежили его поблекшую душу, как
теплый обильный летний дождь освежает выжженную солнцем поляну. Галя любила его за него
самого, таким, каков он есть, просто, как Бог положил ей на душу. Никаких вопросов и
сомнений для нее не существовало. И теперь он был этому рад. Он сам стал как-то проще, и
утраченный мир душевный как-то сам собою спустился в его душу. Да, Лукьян был прав: Бог
есть любовь; там, где есть любовь между людьми, там и Бог между ними. Все человеку от Бога
идет. И не в книгах единых глаголет Бог душе человеческой, а во всем, от чего ликует и
замирает сердце его.
Отдавшись своим мыслям, Павел давно перестал следить за дорогою и шел теперь густым
лесом, машинально переступая через кочки и валежник, попадавшиеся ему на пути.
Испуганный им коростель спорхнул с ветки, заметался в полумраке и, взвившись на минуту над
деревьями, грузно упал в кусты. Павел поднял голову. Сквозь темные кучи листвы видны были
угловатые причудливые куски темно-синего неба. Из темной глубины леса яркие звезды
казались еще ярче. Павел долго смотрел на них.
– Точно в Галины очи глядишь, – сказал он с умилением.
Он пошел дальше, заворачивая вправо, чтобы выйти снова на маковеевскую дорогу. Но он
зашел слишком далеко вглубь, идя по предполагаемым следам Гали. Ему уже давно следовало
увидеть разбитый молнией клен, от которого шла тропа на Маковеевку, а клена все не было, и
кругом него был все один сплошной лес. Вдруг он увидел перед собой прогалину, которой здесь
прежде не было. Лес был продан недавно на сруб, и прошлой зимой в этом месте начали работы.
Прогалина успела с весны, зарасти высоким мечевиком, среди которого поднимались кусты
папоротника и лопуха и тихо шевелился своими тяжелыми головками колючий репейник.
Мелкая, как бисер, роса облегала мириадами капель каждый лист, и стебелек, и стволы, и ветки,
и в них дробились лунные лучи, которые серебряными потоками лились сверху на лес, и на
траву, и на полянку. Все цвета исчезли, точно растворившись в этом серебряном сиянии.
Зеленый, чуть заметно волновавшийся ковер травы и широкий лопух, бурые корявые стволы
деревьев и их густая трепетная листва, обрубленные пни и сонный репейник – все это казалось
изваянным и выкованным из чистого серебра, точно в сказочном серебряном царстве. К
середине поляна поднималась плоским бугром, на котором еще лежало несколько звеньев
сушившихся дров. Павел поднялся туда и остановился, осматриваясь кругом.
Кольцо высоких вершин скрывало от него всю окрестность. Не видно было ни полей, ни
деревни, никаких признаков людского жилья. Он был один, совершенно один с этим глубоким
чистым небом, к которому он был точно приподнят в ладони гигантской руки. Все спало
кругом, и лес, и звери, и люди. Только недремлющие звезды мерцали, ласково смотря на него из
синей глубины. Что-то детское поднялось в груди Павла. В первый раз со дня его возвращения
из города тупое и холодное чувство подозрительности уступило место горячему порыву
доверия. Он поднял лицо к небу.