Мать дергает его за руку.

– Идем, я сказала!

Ёру шмыгает носом и надувает губы.

Уходят.

Мы видим, что с дворцовой галереи за этой сценой наблюдает третья процессия: царица-мать и ее свита. Губы Сосоно поджаты, брови сдвинуты. Увидев, что царские жены разошлись, она бросает:

– Идем.

Служанки, кланяясь:

– Да, ваше высочество.

Идут по галерее.

Кузницы. Под навесами горны, наковальни, корыта для закаливания. Много мужчин в простых одеждах неярких тонов, серых и коричневых, в кожаных фартуках, на головах повязки, чтобы пот не заливал глаза. Куют. Звон молотов, шипение раскаленного железа в воде, ритмичное вжиханье мехов.

Крупно - молот бьет по заготовке. Кажется, это будет клинок, но пока у этой железки не слишком впечатляющий вид. Камера отъезжает, становится видно рукава. Они не серые и не коричневые - густо-синие, перевязанные до середины предплечья черным шнуром. Камера отодвигается еще - и мы видим, что молот и клещи в руках не кого-нибудь, а самого царя Онджо. Он откладывает молот, опускает раскаленную заготовку в корыто. Макает ее сначала только частично, потом целиком. Вытаскивает из воды, кладет возле наковальни. Утирает лоб и руки тряпицей, оглядывается. Улыбается кому-то, машет рукой.

Еще один навес, под ним стол и лавки. За столом сидит красноносый старик, которого мы видели в первой серии - он еще расспрашивал купцов, откуда они прибыли. Перед стариком глиняная бутыль и чаша, он явно выпивает что-то горячительное. Подходит царь. Старик вскакивает, кланяется. Царь машет рукой - садись, мол. Садится рядом.

Старик наливает царю, Онджо принимает чашу, прикладывается к ней. Выпил, крякнул.

– Давненько я не брал в руки молот, господин главный кузнец.

Старик, расплывшись в улыбке:

– Вижу, вы не растеряли навыков, ваше величество.

Царь хмыкает.

Старик:

– Вы - один из лучших моих учеников. Приятно смотреть, как вы работаете.

Царь:

– Если бы я не был царем, я был бы кузнецом, ты же знаешь, Мопальмо. Давай, налью тебе.

Старик подставляет чашу. Пьет, прихлебывая.

Царь:

– А лучшим учеником, наверное, был мой второй отец.

Старик:

– Ну, если честно, ваше величество, и он не был лучшим, Чумон-то. Толковым - да. А лучшим - нет. Чтобы быть кузнецом, нужно быть кузнецом. А не царем. Вот царь он был великий. Знаете, я всегда буду благодарен Небесам за то, что они даровали мне счастье знать его, кое в чем ему помочь и даже кое-чему его научить. Но уж если ты царь, тем более великий, великого кузнеца из тебя уже не выйдет... не сочтите за дерзость, ваше величество.

Царь смеется и наливает еще.

– Не сочту, Мопальмо. Лучше выпей.

Старик с удовольствием выпивает.

– Что привело вас сегодня в кузницу, ваше величество? Хотите сковать новый меч?

Царь:

– Хочу сделать подарок матери. Меч у нее есть, твоей работы, другого ей не надо. Но еще один кинжал не помешает.

Старик, кивая:

– Она обрадуется, это точно. Она всегда гордилась вашим мастерством.

Небольшое помещение, добрую треть которого занимает алтарь с приношениями. Чаши с рисом, с бобами, с фруктами, жаровня, в которой тлеют угли, плошка с благовонными травами. Масляные лампы, над фитилями крошечные язычки пламени. Над алтарем на стене портрет мужчины в парадном царском одеянии, в красном и золотом, на голове корона. Перед алтарем стоит Сосоно. Берет из плошки щепоть благовонной смеси, бросает ее на угли. Легкий треск, над жаровней поднимается струйка дыма.

Сосоно опускается на колени, кланяется в пол, встает, снова опускается и кланяется. Садится на пятки, молитвенно сложив руки, некоторое время молчит, опустив глаза. Потом поднимает взгляд на портрет. Пляшут язычки пламени в лампах, тени колеблются, и кажется, что по лицу на портрете пробегает мимолетная улыбка.

Сосоно тоже улыбается. И говорит, совершенно обыденным голосом, не взывая к святому, а обращаясь к собеседнику:

– Ну, здравствуй, государь.
– Усмехнувшись: - Мне-то ты вот уж пятнадцать лет не государь, муж мой... Здравствуй, Чумон. Ты ведь не обидишься, что я так, запросто? Никто нас с тобой не слышит, тут только я и ты.

Портрет смотрит на нее и, кажется, подмигивает слегка.

– Мне нужно посоветоваться с кем-то, вот я и пришла к тебе. Ты же помнишь своего внука, Тару? Он хороший мальчик, умный, живой, добрый, но кое-что меня беспокоит, и чем дальше, тем больше. Я боюсь за него. Он слишком похож на Пирю.

Ну да, я постаралась, чтобы неприглядное поведение моего старшего сына не побеспокоило тебя, и пока ты был жив, ты не знал всего. Но теперь вы оба на Небесах, а разве может укрыться от Небес что-либо, совершенное на земле... Ты был хорошим отцом моим мальчикам, хоть они и не твои сыновья. Ты любил их как своих, растил их, воспитывал, но соблазн трона испортил Пирю. Он привык рассчитывать, что унаследует власть. Я боюсь жажды власти. Ты помнишь, что она сделала с твоим старшим братом, с моим старшим сыном... я беспокоюсь за твоего старшего внука, Чумон. Пока еще он юн и неиспорчен, но царицы ревнуют друг к другу и, чуть что, шипят, как гадюки. Скоро они могут начать кусаться, а пострадают дети. Тару уже видит эту вражду. Младшие, Мару и Ёру, пока еще малы и ничего не понимают, но это изменится, и когда они поймут...

Когда опасность братской вражды нависла над нашими с тобой детьми, я знала, что делать. Но с тех пор прошли годы. Мне уже не под силу будет основать новые царства для детей моего Онджо, и доживу ли я... Чумон, что мне делать? Как мне оградить мальчиков от золотого чудовища, готового проглотить их души? И особенно Тару, он же старший, он уже знает, что скорее всего унаследует трон... Как это знал твой брат Тэсо, как это знал наш Пирю... Скажи мне что-нибудь, Чумон.

Тени качаются, портрет на стене хмурится, но ответа нет.