Собственно, сама повитуха не пережила эпидемию. А вот ее дочь Дора — та самая девушка в мантилье — выкарабкалась, и теперь заняла в городе место матери, помогая женщинам, как умела.

Как умела.

"Надеюсь, ты сумеешь, Дора", — думала я, стуча медным кольцом по двери. Живот, наконец, прихватило — не сильно, но ведь это только начало, — и я вздрогнула.

А что если… Было бы очень жаль умереть так нелепо.

Заскрипел засов. Заспанная Дора открыла. Но стоило ей увидеть меня — сон слетел с девушки, словно сдернутая ветром шаль.

— Хранительница! Уже? — поняла она.

Я кивнула, схватившись за живот. На этот раз взялось сильнее.

Дора, босая и в рубашке, распахнула дверь настежь. Я перешагнула порог. Дверь мягко закрылась.

Теперь мы или выйдем отсюда вдвоем или…

"Никаких "или", сеньора Баум, — сказала я себе. — Все рожают — и ты родишь".

Дора подстелила на кровать тряпицы, я улеглась сверху, а она поставила воду греться, приготовив ножницы и острый нож, которые прокалила на огне.

Дальше часы текли для меня то быстро, то медленно. Иногда боль, поднимаясь из глубин тела, сжимала меня в точку, заставляя увидеть бездну. Потом отпускало, и я, казалось, возносилась на вершину блаженства, где не чувствовала ничего.

— Потерпите сеньора, вы сильная. Вы молодец!

Я не сильная. Я обычная женщина — маг, креадор, какая разница, если магического способа родить ребенка не существует.

Дрова, до сих пор весело потрескивающие в огне, теперь издавали зловещий, неприятный звук.

Подкатывала тошнота. Хотелось… утонуть в той самой бездне, которая то и дело открывалась передо мной.

— Вы молодая, сеньора, у вас все должно быть хорошо!

Интересно, кого она успокаивает: меня или себя? По меркам здешнего мира я не такая уж молодая: двадцать девять лет! В этом возрасте многие тут уже могут задумываться о внуках.

После особенно долгой и болезненной схватки я откинулась на подушки, не в силах шевельнуться.

Дора тем временем привязала веревки к ножкам тяжелого дубового стола и, сделав петли на концах, дала мне в руки.

— Тяните, сеньора. И тужьтесь. Осталось недолго.

"Ты слышишь, Тина? Как ты там, доченька? Скоро мы увидимся"…

Вцепившись в петли веревок, я потянула — и конечно же сдвинула стол с места.

— Ох и силища у вас, сеньора, — покачала головой Дора. — Ну ничего. Авось нам хватит времени.

Время… Я нуждаюсь в нем с тех пор, как встретила тебя, Даймонд. Все слишком быстро. Быстро повстречались, мало были вместе, потом долгий провал, встреча, суд — и опять расставание… Как же мне не хватает тебя, любимый…

— Сеньора Бренна, давайте, ну! Еще чуть-чуть, тужьтесь! Тут головка.

Тина, какой ты будешь? Веселой, как он? Неуверенной в себе, как я? Красивой, яркой, умной, необыкновенной?

Тина, ну давай уже, что ли, нет больше моих сил…

Крик ребенка разорвал тишину.

— Вот она, лапочка. У вас девочка, сеньора!

Да я знаю…

Теплый комок Дора положила мне на живот, малютка тут же успокоилась, и я увидела два черных внимательных глаза. А затем — темные волосики, прямой носик, большой рот…

— Да ты же вылитый папочка, Тина, — не сдержала я улыбки.

А потом почувствовала, что меня неумолимо клонит в сон.

… За окном занималось утро.

Прошел ровно год с тех пор, как я покинула Мир-на-краю.

Самым горячим моим желанием было — спасти Даймонда. Сотворить мир, построить мост.

Вернуться к нему через время… Но теперь, спустя три месяца после рождения Тины, все перевернулось. Я не могла даже предположить, что материнство так изменит меня. И это вторая опасность, о которой предупреждал творец: мне не хотелось возвращаться. Вернее, мне совсем не хотелось рисковать жизнью ради того, чтобы, возможно, вернуться к Даймонду. Ведь в этом мире, вместе с дочерью, я могла жить до конца своих дней — столько, сколько отпущено человеку. Эта мысль пугала меня — и в то же время, не уходила. Что будет с Тиной, если я умру? Ее отдадут отцу.

Но будет ли ей хорошо с ним? Нужен ли Даймонду ребенок? Ведь он сам иногда казался мне младенцем. Он только и делал, что влипал в истории, а мне приходилось расхлебывать. Одной. Без него создавать мир, без него бороться с чумой, без него рожать. Теперь вот — без него строить мост. Или не дожить до этого и оставить Тину. Потребность в мужчине — защитнике, советчике, товарище — была так велика, его отсутствие вызывало такую обиду, что я день за днем оттягивала момент, чтобы обратиться к жителям с предложением — и узнать свою судьбу. Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, в канун дня Всех святых — я как раз кормила Тину — Вечная свеча не затеплилась под моей рукой.