— Подъем! Колонна пришла!

Юрка Ермаков, не дожидаясь, пока я очухаюсь, расправляет поверх

меня свои конечности. Ему не вставать, он может спать, пока наладят

трактор. Ушкин бегает по тропинке от сцены к двери и сдирает одеяла.

— Кончай ночевать! Колонна пришла! — кричит он почти с

торжеством.

Всхлипнув пару раз, на току начинает стучать движок. Спиралька в

лампочке медленно алеет.

— Кончай ночевать! Подъем!

...Да, чуть не забыл! Много позже, когда мы уже вернулись в Москву,

отмылись, отоспались, налюбовались на свои значки и грамоты, мы узнали,

что там, на целине, никакого брому нам не давали — просто мы очень

уставали. А байку про бром придумал Ушкин, чтобы мы не так волновались.

Кинджи, степное солнце

Раннее-раннее утро. Настырный петух орет как заведенный у самого

сарая:

— Те-тя Ли-на-а-а! Тетя Ли-на-а-а!

Линка Смирнова обзавелась медицинской справкой и не поехала. На

факультетском бюро она размахивала этой бумажкой и кричала, вытаращив

глаза:

— Нет, вы скажите — это добровольное дело или принудиловка?

Пальцы у нее были корявые, с длинными яркими ногтями. Наверное, ей

очень хотелось пустить когти в ход. Мы ей дали выговор — справка все-

таки была.

— Те-тя Ли-на! — надрывается Петя.

Еще совсем тихо. После первых дней, когда мы нежились до девяти, а

потом в самую жару задыхались и обгорали на току, наш начальник Славка

Пырьев изменил распорядок. Теперь начинаем в семь, в девять завтрак. С

двенадцати до трех — обед и отдых. И с трех до семи снова работа, а кто не

управится — может хоть до ночи ковыряться со своим квадратом.

В темном пустом сарае прохладно после ночи. Нас здесь немного —

только двенадцать. Остальные кто где. Для девиц наша работа — сдирать

дерн для будущего тока — признана вредной, и они под звонким лозунгом

«Не оставим скотов без хороших кормов!» трудятся на сене. Пшеница еще

совсем зеленая, и до уборки далеко, но Славка Пырьев регулярно призывает

нас продемонстрировать готовность к великой битве за урожай. Мы

демонстрируем.

Петух орет как заведенный. Какая балда научила его в казахской деревне

кричать по-русски? И как ему объяснить, что тетя Лина сейчас купается в

теплом море и чихать на пего хотела? А сапогом в петуха отсюда не

попадешь...

In моей спиной кто-то шлепает, потом щелкает приемник.

*

И телевизор приобрел, — возвещает Рощупкин и зрелищ мне искать

не надо!

Может, заткнешься? — вежливо спрашивает Caхаров уже

получивший кличку Шмунин.

Кино, спектакли и футбол ко мне приходят сами на дом! —

заканчивает свою мысль Рощупкин и ржет oт удовольствия.

Ликтор зарубежной программы сонным голосом перечисляет важнейшие

новости. Память моя, наверное сконструирована, как решето. Всякие там

имена и названия проскакивают, не задерживаясь, остается только привкус

не поймешь чего — такое странное ощущение, словно где-то в пустом

океане качается одинокий буй и скороговоркой сообщает что-то понятное

только ему одному. Если все устроены так, то никто не заметит, когда это

начнется, и в газетах будет Напечатано: «На днях началась третья мировая

война! Но не у всех такое решето. Никонова можно поднять среди ночи, и

он назовет любую столицу, фирму правления и любую цифру.

Петух наконец успокоился. Теперь совсем тихо, только слышно, как

продавец сельпо Яков Порфирьевич что-то бормочет, запрягая, а мерин

Васька лениво отдувается. Странно все-таки, что такой приемник, как

«Родина», что-то ловит. Батареи вот только садятся. Поэтому идет жестокая

экономия: утром последние известия и немного музыки вечером. Обзор газет

делает Славка Пырьев, когда приезжает на своем драндулете.

Мне кажется, что Яков, когда никто не слышит, говорит Ваське «Вы» и

просит прощения за то, что должен это скрывать, а хитрая скотина Васька

только презрительно сопит. В первый же день вид запряженной лошади