Конечно, и без его подвига отчет о нашей работе выглядел бы прилично —

сена заготовлено столько-то, выкопаны три силосные ямы, зерна

«обработано столько-то и тэ дэ. Но ясно, что совсем другими глазами

посмотрят, если отчет начнется фразой: «Комсомольский студенческий

экипаж комбайна убрал эн гектаров», Ване с самого начала светила медаль,

и если он ее теперь не получит, то это, как говорится, сик транзит...— так

проходит мирская слава.

Сначала предложение. Ваню испугало — даже в родной деревне он

выше должности копнильщика не поднимался. Потом он увидел в этом

блестящую возможность разделаться с остряками, которые пустили по

факультету анекдот, как Ваня на вопрос, есть ли у них импрессионисты,

чистосердечно сознался, что, кроме совхозов и колхозов, в районе ничего

нет. - Но когда Ваня впервые залез на свой «Сталинец-4», он пришел в

глубокое уныние. Комбайн числился отремонтированным, он действительно

был отремонтирован еще весной, но с тех пор с него столько успели

украсть, что проще было перечислить, что осталось.

Целыми днями Ваня крутился в этом несуразном железном ящике, -

который подкатили теперь к самому нашему сараю, или бегал по совхозу в

надежде что-нибудь выменять, выпросить или просто украсть. Он и ходил-

то теперь странно — опустив голову, не отрывая глаз от земли, как будто

думал, что кто-нибудь потеряет магнето, или медный змеевик, или еще

какую-нибудь хреновину. Он перестал замечать все на свете и даже не

обратил внимания на плакат, который завистники прибили над его

кроватью. На плакате красивыми буквами было написано: «Достойна черти

и стиха в колхозе должность пастуха!».

Тут Ваню и подкараулил Юрка Ермаков. Будь Ваня поосмотрительнее,

смотри он на мир в эти минуты трезво, он скорее согласился бы до конца

жизни ходить босиком по стекляшкам или пустить на портянки свои

парадные суконные штаны, чем драться с перворазрядником, которому

понадобилась жертва для поддержания спортивной формы. Но Ваня думал в

этот момент, наверное, про какую-нибудь звездочку. Сначала Юрка,

опустив руки, проверил себя в нырках и уходах, потом побегал по

галдящему квадрату, разминая ноги. Нападал Вайя однообразно, Юрке это

быстро надоело, и он решил попробовать апперкот.

Ваня лежал на сухой, твердой земле, потому что пола в нашем сарае не

было, под кроватями даже росла трава (в то хорошее время мы еще спали на

кроватях). Он пролежал весь вечер с широко открытыми глазами,

помаргивая белесыми ресницами. Все уже отступились и разошлись, только

Жиркин. сидел у Вани в ногах и твердил как попугай:

— Ты меня знаешь, а?

Няня молчал. Он никого не узнавал.

Утром Ваня как ни в чем не бывало ворочался в недрах своей посудины,

а если кто-нибудь уж очень пытался узнать у него фамилию, высовывал

молоток с длинной ручкой.

...Уже давно шла уборка. Кончились сухие дни, и нарядили дожди. В

тусклых просторах горели ярко- желтые полоски полей с тяжело

склонившимися колосьями. То, что было скошено для раздельной уборки

расползлось бурыми подтеками, дожди вбили скошенные колосья в стерню и

обмолотили их. А Ваня нее еще возился с ремонтом. Потом долго искал сво-

бодный трактор, но трактористы, зная, что комбайн собран из бознать чего,

а комбайнер — студент, бежали от нас кто куда. Но вот наконец трактор все-

таки нашелся, и в неприметный день, напутствуемые подгулявшим

помбригадира, мы поехали.

В помощники Ваня выбрал меня. Я его об этом не просил. Но, может, он

сам заметил, что мне осточертело на току, может, решил оформить союз с

очкариками, а заодно, после особо удачного трудового дня, спросить

ненароком про импрессионистов.

Мы сделали круга четыре, высыпали два бункера самосвалу, который

приезжал на соседнее поле к подборщику. Все шло ничего. Ваня только раз

зазевался, и зубом жатки пропороли бугорок. Штука эта неприятная, потому