— Мандарин! У тебя руки чистые? — осведомляется Грачик, но помкомвзвод

оставляет этот вопрос без внимания.

— Ребята, — выступает он, — а что, если сейчас всем встать по-тихому и

пришить подворотнички? Днем некогда будет.

— Вспомнил! — отзывается молодцеватый Серж Никонов— у него уже,

конечно, пришито.

— Петя! У тебя руки чистые? — опять задушевно спрашивает Грачик.

Трошкин, матерясь —поспать не дают — сбрасывает одеяло, тянет

отсыревшие за ночь галифе на волосатые ноги. Серж, лежа на спине, разглядывает

свою гимнастерку, растопырил руки на полпалатки.

— Ты что, не мог их снаружи повесить? — накидывается Мандарин на

Трошкина, который вытащил из сапога портянку и самозабвенно обматывает

ступню.

— Мне батя значок отличного пожарника дал,— говорит Грачик. — Никто

поносить не хочет? Дорого не возьму — три воротничка. Показать, Серега?

— В ларьке купишь.

— А «ворошиловского стрелка» он не дал. Бережет как память. Показать

пожарника?

Трошкин, закусив губу, толкает пухлую ногу в сапог.

— А маршальской звезды, извини, нету, — продолжает Грачик. — Хотя у

одной девушки папаня герой. Когда приедем, могу на день достать звездочку. Но

не больше, а то они вопрос ребром поставят.

— Трошкин, на выход! — командует Мандарин.— И бегом. А то еще

схватишь.

Трошкин срывает портянки, сует их в сапоги, прижав сапоги к груди, как-

букеты, роется в постели — пилотку, потерял. Портянки пенятся в сапогах, это по-

хоже на шампанское в бокалах.

— Лодыри, — гундосит он, — сегодня каша гречневая с подливой. Кровать

уберете — не пожалеете.

— А может, у тебя руки чистые? — спрашивает Грачик, но Трошкин только

пятками босыми сверкнул.

— Вам нужно старлея позлить? — вопрошает Мандарин меня и Грачика. —

Нормально вы жить не желаете?

— Желаем! — вопит Грач. — А условий нет. У меня пузырь разрывается —

не добегу. А отнести никто, не может — все неумытые.

— Довыступаешься!

А вот и труба.

После завтрака старлей Гречишкин командует построение. Полковник Панин

здоровается с нами. Мы кричим: «Здражелам!», а. дальше кто по уставу —

«товарищ полковник», кто от себя — «отец родной». Главное, чтобы громко

было. А что кричишь — хоть здравицу английской королеве — никто не разберет.

— Сегодня учебно-тактическое занятие, — говорит Панин. — Взять оружие,

скатки, противогазы, лопатки. Построение через пять минут. Разойдись!

Все-таки человек у нас полковник! Ничего хорошего вроде не сказал —

невелика радость в такую жару скатки напяливать. И тон у него не слишком

сердечный. Но стало как-то приятно, когда он подошел. Соскучились, что ли?

Или обрадовались, что хоть он на горло не берет? Или уверенность его

понравилась — если он так серьезно говорит, значит, не зря мы здесь крутимся.

У нас в каждой группе (а для военной кафедры группа—это взвод) свой

полковник. Есть бешеный, со сросшимися бровями Шевченко. Когда он орет,

сразу думаешь, какое счастье, что полковники на занятия без оружия приходят —

этот выстрелить может. На экзаменах он своим ниже четверки не ставит.

Есть выдумщик Сакеев. Он ребятам такие вводные дает, что прямо война с

марсианами. А они и рады стараться. У них во взводе, который на ящике с песком

обозначается только фигурной скобкой, у каждого солдата есть фамилия и про

каждого солдата известно, что он может. Ручной пулеметчик у них Герой

Советского Союза. Его то и дело в засаду посылают, и он им целую роту

противника кладёт. Почему-то у них в составе взвода самоходка действует —

трофейная, говорят, от начальства спрятали. Они ее в атаку не посылают (заметят

и сразу отберут), но при бое в глубине обороны противника или при отходе на

заранее подготовленные позиции она их крепко выручает. Заиграются и на

перерыв не выходят.

Есть лысый, маленький Скоков. Он, дав обстановку, поднимает и спрашивает:

«Ваши личные ощущения?» Тут можешь выдать поток сознания, можешь говорить

хоть час — не перебьет, только на самом деле представь, что все это началось. Он