вылезал. Побежал, хотя до противника еще больше двухсот метров, и надо было

двигаться ускоренным шагом. Кричал «ура», а «ура», мощное оружие советской

пехоты, должно обрушиваться на противника неожиданно. Не снял чехол с

гранатомета.

— Еще! —требует полковник. — Не знаете? — он нагибается и швыряет к

моим ногам сумку для гранат. — Разгильдяй! Как вы пошли в атаку без бое-

припасов?

— Но она пустая, товарищ полковник. Гранат мне не выдали.

— Молчать! Или я вам сейчас камней прикажу положить.

Правильно, булыжник—мощное оружие пролетариата. Он еще пару раз

обзывает меня, а потом вламывает Сереге за засученные рукава — форму не со-

блюдаете! Расстегнуть одну пуговицу на воротничке — единственное, что нам

позволяется.

И опять — «Взвод! В атаку, вперед!» Цепью мы проходим метров сорок,

потом Мандарин что-то кричит и машет автоматом. Ага! Перестраиваться в ко-

лонну, чтобы преодолеть проход в проволочном заграждении. А попробуй

перестроиться, если расцепились мы метров на семьдесят, а Серега из середины

рванул к проходу так, будто ему там медаль повесят. Он первый, конечно,

проскакивает этот коридор, обозначенный веточками, и, оглянувшись, видит, что

мы бежим дружной толпой метрах в тридцати. Серега плюхается на пузо,

раскидывает ножки пулемета и строчит, прикрывает наш подход. Полковник

свистит отбой.

— Лисицын! — говорит он, когда мы взмыленные возвращаемся на рубеж

атаки. — Вы сейчас положили весь взвод, тридцать жизней у вас на совести. Куда

вы спешили, Никонов? Почему не дождались товарищей?

— Пусть бегают! — Серега еще не остыл после подвига.

— Бегать нужно быстрее! — соглашается полковник, и мы бежим в третий

раз.

—

И опять мы только вырываемся из прохода — свисток, назад! Оказывается,

мы должны держаться правой бровки, слева двигается поддерживающий, нас

танк. В четвертой атаке придурковатый Сапелкии так рванул с левого края, что

влетел в проход со своим автоматом раньше Сереги — не считать, впереди

должен быть ручной пулемет. В пятый раз нас возвращают опять из-за меня — я

не успеваю пристроиться к Сереге, а в колонне мне надо быть вторым. В шестой

раз все было правильно, мы преодолели эти самые заграждения, развернулись за

танком, еще метров десять (а мы уже несемся изо всех сил), еще метров десять, и

мы грянем «Урн!» и свалимся на голову неприятеля. Но свисток. Мы

возвращаемся. Грачик лежит воронкой кверху перед заграждениями. Ладно,

похоронная команда закопает. Мандарин берет его автомат.

– В чем дело, Грачиков? — спрашивает полковник, построив нас.

— А я убитый. Имею право?

— Из-за вас товарищи побегут еще раз.

— А я больше не могу. Я убитый. Ведь на войне что бывает?

— На войне не бывает «не могу», товарищ Грачиков, на войне есть слово

«нужно»!

И последнюю атаку нас водил сам полковник. Иначе бы он нас не поднял. Он

бежал за нами метрах в десяти, и мы все сделали правильно — враг был разбит, н

победа была за нами.

Потом мы сидели в тени, неохота было даже разговаривать, и я решил, что

поедем в Сокольники — наплевать мне, какое на ней будет платье, я ее пальцем

не трону, буду лежать на спине под кустиком, и больше Мне ничего не надо. А за

обратную дорогу пусть сама платит, если поехала.

В лагерь мы шли под командой Мандарина — полковнику все-таки не надо

было бегать с нами наперегонки. С полковником остался Сапелкин. Мы шли ти-

хие и внимательные, и никто не рубил товарища по пяткам. Серж Никонов

затянул:

Мы идем по полигону,

Солнце светит высоко,

Лейтенантские погоны Заработать

нелегко.

Никто не поддержал, хотя это была все та же «Сюзанна».

Вечером — а после обеда у нас еще было два часа строевой и два физической,

—вечером, после отбоя, старшина опять гулял с нами в сторону леса. А нам уже

было наплевать. Мы уже шли как пьяные и хохотали. И даже команда «Правое

плечо вперёд!» казалась нам очень смешной, как будто мы ее в первый раз