слышали.

— Нигилисты! — встретил нас Трошкин, когда это все-таки кончилось. Он

сидел у палатки, подвернув босые ноги, и грыз украденный на кухне сахар. —

Вы думаете, потомки вам памятник поставят? Покажите мне это место. Я орошу

его солеными брызгами,

4

После завтрака старлей Гречишкин ведет нас на полигон. Снова, конечно, со

скатками, противогазами, лопатками. Ну и оружие — само собой. Идем

стрелять— поясная мишень, из автомата, одиночными выстрелами. Патроны

нам не роздали, их несет Мандарин — не жалеет начальство младших

командиров. Нам-то что, а вот Серж Никонов, наверное, очень переживает,

душевная травма у него. Но держится и пулемет свой прет как ни в чем не

бывало. Пулемет нам на полигоне не понадобится, мой гранатомет тоже. Но

несем. В армии главное что? Порядок.

Свою пустую сумку я тоже тащу, хотя ею даже в рукопашном бою не

убьешь. Разве что заставишь противника ее проглотить. Но сумка здоровенная,

пока он будет глотать, война, наверное, кончится. Но несу. Хорошо еще, что

полковник в нее булыжники не положил. В армии самое важное что?

Дисциплина.

Дисциплина создает порядок. Порядка без дисциплины, как известно, не

бывает. И если дисциплина требует, исполняй приказ, так как дисциплина сама

по себе есть высший смысл, и то, что угодно ей, угодно и смыслу. И не стоит

обольщаться насчет своих возможностей, не стоит вступать в личные

противоречия с высоким смыслом. Все равно тебе до него даже не дотянуться.

Да и не дадут.

Лагерь наконец кончился. Гречишкин, который все время шел сбоку, не

обращая на нас никакого внимания, встрепенулся, поправил ремень с

тяжеленным стечкиным (это офицерский пистолет в деревянной, похожей на

небольшой рояль кобуре), окинул нас быстрым взглядом и крикнул:

Взвод! — на внимание командира мы должны ответить усердием. Тверже

шаг! Выше ногу! — Взвод! Запевай!

Мандарин озабоченно оглядывается. Мы рубим строевым. Трошкин от

усердия весь как на шарнирах ходит. Он сегодня первый день как от нарядов

освободился. Тянется противная минута.

— Валяй, — толкаю я Грача, — начальство просит.

— Пой!
– поддерживает меня кто-то сзади.

— Отвали! — огрызается Грач. — Сами пойте. Мне еще два наряда ни к

чему.

Гречишкин пятится перед строем, не спускает с нас глаз. Расправь плечи,

Серж, пусть он меня не видит. Почему я должен петь? Не праздник сегодня. И

почему и должен петь, когда мне этого не хочется?

— Взво-о-о-од!

Строевым так строевым. Идея в общем-то ясная. Строевой шаг —раз, раз! раз,

два, три! — связывает нас единым ритмом, превращает нас в единое целое. Теперь

до песни осталась самая малость. Осталось только продернуть через этот ритм

ленточку мелодии. Какого цвета ленточку желаете, товарищ старлей?

— Бегом!

Эх, поспешил Гречишкин. Еще минута — и мы бы запели. Погода хорошая,

еще не устали — обязательно бы запели. А теперь ничего хорошего не выйдет.

В скатках мы еще не бегали. Я не знаю, за что хвататься. Ребятам, наверное,

легче — придерживай одной рукой автомат, а другой скатку, чтобы не лезла на

голову. А у меня эта сумка мотается, как хвост, и лупит меня по ногам.

— Не отставать!

По Серж совсем без понятия. Куда он мчится? И Мандарин тянется за ним,

чтобы не ломать строй. Гаубицу на Серегу повесить нужно, миномет прицепить —

пусть тянет, если он такой трактор.

— Быстрей!

Гречишкину тоже бежать не сладко. Этот самый рояль болтается у него и

сбивает с шага. Да и бежит Гречишкин не по дороге, а сбоку, целиной. Но бежит

легко, нас не первых, наверное, гоняет. Ваня обходит меня, во всю работая

локтем. Соревноваться решил!

— Стой! Налево!

Трошкина, оказывается, потеряли. Он еле-еле ковыляет, н морда у него злая,

словно кто-то съел его пайку. Но шагов за десять он переходит на строевой, и

лихо козыряет:

— Разрешите встать в строй?

— Вас команда не касается? кричит Гречишкин. — Почему отстали?