шелест шагов, словно где-то далеко товарняк идет в гору. Потом старлей

крикнул: «Взвооод!», и звук стал резче и громче, словно они перешли на

булыжник. И тут же Витька Савин, которого исключили на втором курсе из

комсомола за то, что подрабатывал по воскресеньям в церковном хоре, возгласил:

Взвейтесь, сокольг, орлами!

Полно горе горевать!

То ли дело за шатрами

В поле лагерем стоять!

Ему, конечно, от запевал никак нельзя было открутиться. После той истории с

церковью он весь факультет в самодеятельность записал, боялся, что вообще из

университета попрут.

— То ли де! — выкрикнул Витька, и хор подхватил припев.

— Молодцы! — крикнул. Останин. — Достаточно!

Второй взвод тоже прошел прилично. Конечно, Савина у них не было, зато

кто-то лихо подсвистывал. Останин опять крикнул: «Молодцы!»

— Шагом марш! — негромко скомандовал Гречишкин, так и не взглянув на

нас.

А что он мог увидеть?

— Я тебе запою, доходяга! — сказал Серж Никонов Трошкину. Это было

минут десять назад, когда Останин назначил репетицию. На спевку они с Грачом

не пошли — те самые значки оказались у Грача в кармане, и Серега не устоял

против «ворошиловского стрелка». Они пошли в палатку, и Серега собственно-

ручно пришивал Грачу подворотничок, когда заглянул Гречишкин. До ужина они

собирали шишки на парадной линейке, остальное получат завтра от полковника,

когда доложат о своем нарушении.

— Взвооод!— прикрикнул Гречишкин, и мы перешли на строевой, прижав

руки к штанам и пожирая глазами то место в темноте справа, где должен стоять

Останин.

— Молодцы! — крикнул он, когда мы прошли.— Только нужно петь.

Давайте еще разок!

Мы так ходили восемь кругов. Полковники ушли от стыда подальше,

малодушно бросив Останина. Ребят из других взводов разогнали по палаткам, но

они выползли посмотреть на этот цирк — ушастые головы торчали на фоне

палаток. Гречишкин уже не ходил с нами, а голько кричал издали: «Правое плечо

вперед! Прямо!»

Наверное, это ничем бы не кончилось — мы бы так и не запели. Хотя ничьей

тут быть, не могло. Если бы мы не запели — проиграл бы Останин. Может, он

понял это раньше нас и решил нас завести. А может, ему просто надоело ждать, и

он обозлился. Обозлился он здорово. Каждый раз, когда мы проходили мимо него,

печатая шаг—а, кажется, уже стало светать, потому что с каждым кругом мы

видели его все яснее, — каждый раз он лепил в повернутые к нему лица:

— Сопляки! Хотите армию переспорить? Вы у меня еще плакать будете!

Левой! Тверже шаг! Я вам тут устрою университет! Думаете, что вы здесь самые

умные н смелые? Не таких обламывали! Благодарить будете за науку! Смотреть

мне в глаза, интеллигенты скороспелые!

Не выдержал Мандарин. Когда в восьмой раз мы подходили к Останину и

Гречишкин крикнул «Взвоод!», Петя вдруг радостно, словно освобождаясь от

непосильной ноши, доложил:

Среди нас талантов нету,

Ну и где же их найти?

Не дадут нам лейтенантов,

Ну и маму их. .!

Громко, так что проснулись, наверное, наши полковники в коттеджах, мы

рявкнули припев — «Э-ге-ге-гей, Сюзанна!» Останин нас не прервал. Он уже

понял, что выиграл. За этот номер он может сделать с нами все, что захочет.

Теперь мы у него в руках.

— На месте! Стой! — крикнул он, когда мы подошли в девятый раз. —

Направо! Кто запевал?

— Я, — сказал Грач и четко вышел из строя.

Ай да Грач! Неужели он так Мандарина любит, что решил вместо него пойти

на губу? Или плюнул на нее — утром ему и так на кухню идти? А, с другой сто-

роны, ведь это Грач вспомнил «Сюзанну» в первый день. Если бы не он, мы,

может, и не выступали бы. Так что он прав, взяв вину на себя.

Бизе! — сказал Останин. — Больше мы не будем с тобой церемониться.

Теперь ты получишь по заслугам.