ступил, может и подымить. А что касается правила о том, что солдат должен

курить только в специально отведенных местах, то оно и на сверхсрочников

распространяется. Даже можно сказать, что Грачик внял немому призыву

младшего командира -— «делай, как я!».

А может, сверхсрочник и не задиристый. Может, ему сейчас интереснее всего

посчитать, когда он получит новые сапоги, и обдумать, какой брать размер, так как

носить их придется зимой, на шерстяной носок. Но, как известно, сапоги, взятые с

запасом, снашиваются быстрее, и при такой дилемме чем-то нужно жертвовать—

удобством или прочностью, или, переведя разговор в другую систему единиц,

красотой или пользой.

Мандарин в это время принимает по описи оборудование в караульном

помещении — самой крайней комнате барака. Стол, две скамьи, табурет,

телефонный аппарат, бак с водой, три кружки алюминиевые, шахматы, лампа

керосиновая, два стекла к ней, фонарь, пожарный инвентарь (висит на стене

магазина, увидишь), замок от двери караульного помещения, веник, опись

предметов под стеклом в раме (в руках держишь, балда)...

Продавщица запирает магазин. Сверхсрочник отряхивается. Дежурный

опечатывает дверь. Такой-то пост сдал... Такой-то пост принял...

— Мальчики! — кричит уже с дороги продавщица.— За ящиками

приглядывайте. На посылки тащат.

А что отсюда посылать? Золотое оружие им, что ли, выдают? Или они

бронетранспортеры по частям продают? Проявим бдительность.

Стоять будете через два часа по два, — говорит Мандарин, когда мы остаемся

втроем, — так в Уставе. Кто первый?

— Давай по четыре, — предлагает Грачик, — на два часа ложиться

неинтересно.

— Ложиться никто не будет, — чеканит Мандарин,— пост двухсменный.

— А ты, значит, будешь прохлаждаться?

— Стоишь первым, — говорит Мандарин, — не попадись с курением. И за

ящиками следи.

— А песни петь можно?

— Я тебе спою!

— Вот дела! — изумляется Грач. — То сами просят, то петь не дают...

Мы с Мандарином сидим в караулке. На улице еще жарко, а у нас прохладно

и чуть сыро. Делать нечего, говорить не хочется.

— Давай в шахматы! — предлагает Мандарин.

— Не играю.

Он долго и напряженно думает, потом говорит:

— Тогда давай в шашки!

— Не будь Ноздревым.

— Нет, — не отстает Мандарин, — ты мне объясни! Почему вы с Грачом все

время выступаете? Или вы лучше других?

— Кто выступает? Грач доблестно охраняет магазин. Я сейчас буду чесать

тебе пятки.

Мандарин весь извивается, чтобы увидеть в открытую дверь Грача. Тот, как

ни странно, стоит около крыльца и даже папиросу прячет в кулак. Крыть Ман-

дарину нечем. Ах, как трудно быть командиром! Даже младшим.

А солдатом, в общем, ничего, жить можно. Наша летняя стажировка идет к

концу. Капитан Останин после смотра любит нас если не как родных детей, то уж

никак не меньше, чем племянников. Гречишкин, правда, все еще зверствует на

строевой и физической, но и та и другая бывают только по разу в неделю.

Полковник Панин все так же истязает нас на учебно- тактических занятиях и

растит наше стратегическое мышление у ящика с песком, но делает, он это ровно,

без крика и нарядов, и, хотя хвалить нас он не считает нужным, мы чувствуем его

спокойную доброжелательность. После того как выпивших засадили на двадцать

суток, после истории с «Сюзанной» мы не выпендриваемся. Мы все поняли,

и зря Мандарин в чем-то подозревает меня и Грачика. Мы уже привыкли к

этой лямке и знаем что тянуть ее все равно нужно.

Девица в белом халатике, который колышется на ней так, словно под ним

ничего нет, семенит от столовой по тропинке-диагонали к нашему бараку.

Девица, прямо скажем, ничего, по крайней мере издали. Я толкаю

задумавшегося Мандарина, он сразу схватывает суть момента, складывает

губы бантиком и громко чмокает, подманивает. Но девица — то ли глухая,